Всеволод Абдулов

ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ БЫЛО ВРЕМЯ!

На площади звучали стихи и Пастернака, и Цветаевой, и Гумилева, и Кедрина, и Самойлова, и других «забытых» или малопечатающихся поэтов. Чаще всего их читали два человека — Сергей Гражданкин и Всеволод Абдулов — студенты Школы-студии МХАТ.

Как все меняется! Что раньше было птицей,
Теперь лежит исписанной страницей.

Н. Заболоцкий

Как я попал на площадь Маяковского, совершенно не помню. Иду, смотрю: стихи читают — остановился... А может, прошел какой-то слух, что на площади собирается молодежь, но, так или иначе, я стал ходить туда достаточно регулярно, вместе со своим однокурсником Сережей Гражданкиным.

В хорошие дни — вся площадь была заполнена народом. Кто хотел — выходил к постаменту, читал стихи. Свои или чужие. Я там много чего читал: Цветаеву, Пастернака (особенно «Август» ¹ любил читать), Давида Самойлова — у него тогда много ненапечатанных стихов было. Я старался читать то, что не напечатано, что мало знали... Другие читали Маяковского, еще кого-то. Галансков, Ковшин — свое. Я с ними и с другими ребятами, которые постоянно были на площади, быстро познакомился.

Нас то и дело хватали, арестовывали, сажали на пятнадцать суток. Ну и что? Хватают — значит боятся, значит слабы, ничтожны. Не страшно — весело все это было. Мы были молоды, мы были сильны, мы любили жизнь, и, главное, мы верили: «Наше дело правое — мы победим». Замечательное было время!

Поначалу все шло как-то нормально. Подходит кто-нибудь в форме или не в форме, предъявляет какой-нибудь документ. Либо дружина, либо милиция, но не КГБ. «Давай-ка пройдем» — «Пройдем — так пройдем». Обычно нас отводили в отделение милиции при метро (была там маленькая комнатка). Я лично никогда не сопротивлялся, любил с ними пройти.

Помню, однажды на «Маяке» был какой-то невероятный аншлаг: вся площадь запружена народом и — против обыкновения — читают со всех четырех углов. Я тоже что-то прочел. Ко мне подходят — «Пройдемте!». Не потому, что я прочел что-то особенно крамольное, а просто так: пришла пора и меня взять. Привели меня в комнату милиции, в метро — сидят какие-то явные кагэбэшники. «Почему вы на площади читаете? Почитайте что-нибудь нам». Я стал им читать. Как раз в этот момент втащили каких-то пьяных и начали их избивать ногами, — а я на этом фоне с пафосом читал: «И жизнь хороша, и жить хорошо!» Не знаю, что было бы дальше, но тут какой-то человек на площади выскочил на постамент: «Сейчас здесь мальчик в лыжной шапочке читал, его забрали», — и вся толпа рванулась меня освобождать... Вообще, мы очень внимательно следили друг за другом и — чуть что — бросались на помощь. Создавали неразбериху, пытались вырвать...

Вначале власти не позволяли себе беспредела: избить, да еще при свидетелях — в 60-м году такое было еще невозможно.

Нас вызывали в горком комсомола, да и в комнате милиции с нами часто вполне доброжелательно беседовали какие-то люди не в милицейской форме (может быть, это тоже были горкомовцы — не знаю). Говорили, что наши чтения мешают уличному движению, собирается толпа, бывает и воровство — нехорошо все это. Москва все-таки, дескать, город-герой. Предлагали нам какой-то клуб — возьмитесь, отремонтируйте и, пожалуйста, собирайтесь, читайте стихи.

Лично мне эта идея не нравилась. Площадь тем и дорога, что сюда может прийти любой. Придет десять человек — хорошо, тысяча — еще лучше. А что клуб? Пропуска, зал на определенное количество мест — нам это было не нужно. Мы не считали, что делаем что-то плохое.

Даже и кагэбэшники вначале старались играть в либералов. Однажды — редкий случай — привезли нас на Малую Лубянку, и один, помоложе, начал на нас дико орать. Я сказал: «Вы хотели с нами переговорить — мы готовы. Но пока вы не уберете этого типа, никакого разговора не будет». И они ему сразу же — «Выйди!». А нам: «Не обращайте внимания, это сталинист, пережиток...». Обругали его.

Были и очень смешные истории. Однажды прихожу на площадь — никого нет. Ну нет, так нет. Пошел позвонить домой. Выхожу из будки, перед телефоном стоит один из начальников агаджановского отряда ² . (Мы их всех в лицо знали.) Надо сказать, что среди «агаджановцев» были вполне нормальные ребята, которым вовсе не хотелось торчать на площади и заниматься тем, чем они занимались, — им бы поскорее домой, к семье. Этот оказался как раз из таких, нормальных — никогда не хамил. «Ты куда звонишь?» — «Непорядок, — говорю, — никого нет на площади. Через полчаса будут». И забыл об этой шуточке. Но народ постепенно стал подходить, и через какое-то время собралась огромная толпа. Дружинники решили, что это я организовал и, стало быть, я один из самых главных.

Постепенно власти распоясывались и наглели все больше и больше. Однажды — меня при этом не было — всех силком посадили в машины и выкинули за пятьдесят километров от Москвы. Стали исключать из институтов. И вот тут-то я порадовался, что я не комсомолец. Ведь как делалось? В первый день исключали из комсомола, на второй приходил полковник с военной кафедры и говорил: «Офицером Советской Армии человек, выгнанный из комсомола, быть не может». На третий — исключение из института.

...Я пытался привлечь к «Маяковке» внимание прессы. В чем, собственно, дело? Какие законы мы нарушаем? Помню, я по этому поводу прибежал в «Московский комсомолец». Разговор зашел о «Теркине на том свете». Они стали мне говорить: «Вы читаете это на площади, а это подделка, фальсификация, это не Твардовский написал»... Пользовались и запрещенными приемами.

Я, конечно, понимал: наши действия не нравятся дерьму, которого полно и в КГБ, и в ЦК, и всюду, — но мы все делаем правильно, и мы все равно доберемся до душ людей, только мы не должны совершать ничего противозаконного, не нарушать Уголовный кодекс.

...Я очень рано женился, и сразу же у меня родилась дочь. Я жил на даче-развалюхе и ночами часто сидел с ребенком, утром вставал, носил воду, брал пеленки и вез в Москву. Занимался в институте. У нас было много очень серьезных предметов. А стипендия двадцать два рубля, так что надо было еще и деньги зарабатывать — я почти не спал. Приезжаю на дачу измотанный, усталый — а там ночные сходки. (У меня тогда часто жили Буковский, Ковшин...) Революционеры обсуждают какие-то революционные проекты.

Однажды у меня был серьезный разговор с Володей Буковским, я сказал ему: «Я не революционер. Это не мой путь. Я не делаю подлостей, по мере сил помогаю хорошим людям. Я могу прийти на площадь, почитать мои любимые стихи, и мне плевать, что кто-то запретил их печатать. Но заниматься революционной деятельностью — это не мое призвание».

Я всегда говорил, что я противник террора, и не потому, что боюсь, а потому что история доказывает: ни к чему хорошему это не приводит... Да мне и не казалось, что кто-то из моих друзей и вправду способен «поднимать пистолеты» ³ .

Я не ожидал, что все кончится 70-й статьей. Я тогда еще был романтик, и даже после арестов жутко хотелось думать, что и это опять-таки рецидив прошлого... Но, конечно, постепенно приходило понимание, что тучи сгущаются. Гайки закручивались все сильнее и сильнее, исчезали «оттепельные» иллюзии... Мне кажется, вначале и Владимир Константинович ⁴ не думал, что все завертится еще более круто. Я, конечно, читал его воспоминания, они абсолютно верные, но у каждого была своя «Маяковка». Этим-то она и была хороша, поэтому-то, может быть, я так люблю это время. Для меня, несмотря ни на что, оно было радостным и веселым — жизнь, действие. И я очень любил людей, с которыми мне посчастливилось тогда познакомиться.

...Я продолжал дружить с Вадиком Делоне, Володей Буковским. Несмотря на то, что у нас с Володей жизнь складывалась одинаково только вначале, а потом он прошел всю свою Голгофу, я же, худо-бедно, прожил совсем другую жизнь, — это не отдалило нас. В 1978 году мы встретились в Париже — была очень хорошая, очень радостная встреча. Я мог честно смотреть ему в глаза — я никогда никого не продал, не предал. Встречались мы и позже, уже здесь, в России — и всегда как хорошие друзья. Кошка никогда не пробегала. Просто судьбы складывались по-разному.

КОММЕНТАРИИ

Всеволод Абдулов. Замечательное было время!

Литературная запись.

¹ Имеется в виду стихотворение Б.Пастернака (1953) из романа «Доктор Живаго».

² На площади чаще и агрессивнее других действовал оперотряд Ленинградского РК ВЛКСМ, возглавляемый Р.А.Агаджановым.

³ Из стихотворения А.Орлова (Н.Нора) «Нет, не нам разряжать пистолеты...». См. с.11 наст.изд.

⁴ Буковский.