Евгений Штеренфельд

Я ВЫПОЛНЯЛ ФУНКЦИИ ОХРАННИКА

Женя Штеренфельд и Юра Галансков — ровесники. Тем не менее в их отношениях Галансков всегда был старшим. И то сказать: в двадцать лет Юра уже успел жениться, слыл прекрасным организатором, вокруг него витал флер некой таинственности, загадочности, недосказанности. Главное же — Юра был поэтом, а Женя всегда считал себя обыкновенным человеком. Но он хорошо знал цену своему необычному другу и искренне, преданно любил его.

...Как-то Юра сказал мне, что на площади Маяковского читают стихи, и мы с ним туда поехали. Приезжаем — действительно читают... Сашу Черного, какие-то стихи об отношении к девушкам... Один из выступающих нам особенно понравился — красивый, энергичный, с хорошо поставленным голосом. Потом мы узнали, что это Анатолий Щукин.

...Народу сначала было немного, но все время подходили и подходили, так что к концу вечера собралась довольно большая толпа. Тогда все еще было спокойно: никаких дружинников, никто не мешал читать.

В этот первый раз Юра не выступал, он еще никого не знал и, видимо, стеснялся. Но мы стали бывать там довольно часто и довольно быстро со всеми перезнакомились.

...Общались мы не только на площади. Однажды, помню, огромной компанией поехали в какое-то кафе на Ленинском проспекте — там продолжались те же разговоры, что и на «Маяковке»: не столько о поэзии, сколько о культе личности, по сути о том же, о чем писали в газетах, о том, что стало известно после XX съезда. Критика режима как такового началась уже позже.

Несколько раз собирались в каком-то другом кафе, по-моему, в «Артистическом» 1 . А чаще всего дома у Аполлона Шухта — туда набивалась вся «Маяковка», и, как и на «Маяковке», читали стихи, обсуждали... Мне очень нравились стихи самого Аполлона, некоторые я до сих пор помню наизусть. И, конечно, Юркины.

Он тогда уже читал их всюду: и на квартирах и на площади. Если на площади — два человека делали руками «корзиночку», сажали его, и он читал стихи сидя — так было лучше видно: постамент-то там невысокий. И другие тоже часто читали на «корзиночке».

...Становилось все более и более неспокойно: появились дружинники, которые во что бы то ни стало хотели сорвать чтения, — надо было охранять выступающих. Вокруг каждого чтеца мы устраивали живую цепь. (Гарик Суперфин показал мне, как надо держать руки, чтобы их не сломали и не разорвали цепочку.) В этой цепи стояли и свои ребята, и кто-то подходил прямо из толпы. Мы никому не отказывали, никого не проверяли — отдела кадров у нас не было. После конца чтения та же цепь вела выступившего — в метро, на троллейбус, не давая дружинникам его схватить.

...Один раз при мне Юрку все-таки забрали. Отвели в опорный пункт на 2-й Тверской-Ямской. Агаджанов меня предупредил: «Если кто-то будет ходить под окнами, ноги перебью». Что было делать? У Галансковых телефона не было, и я позвонил своей маме 2  — «Юрку забрали». — «Сейчас приеду», — сказала она, не раздумывая. Суперфин не хотел, чтобы дружинники знали, что она сейчас приедет, — «Не надо им ни о чем говорить, не надо их предупреждать, нужно действовать неожиданно». Но я боялся, что Юрку изобьют, и сказал. Я оказался прав: его и пальцем не тронули. С нами, мальчишками, они могли вести себя как угодно, но других побаивались. Они тогда все-таки считались с общественным мнением.

...Как-то летом, большой компанией, — и «поэты», и «политики» — поехали в Подрезково. Там, на природе, читали стихи. Осипов сделал доклад о «рабочей оппозиции», о Шляпникове, о Преображенском 3 . Потом Юра шепнул мне, что он, Осипов, Новогодний и Кузнецов должны остаться, а остальных попросил меня увезти. Я не стал спрашивать зачем. Я прекрасно понимал, что Юра мне рассказывает не все, и это меня вполне устраивало: я не хотел много знать, чтобы в случае чего не сказать лишнего, не подставить ненароком кого-нибудь. Я только сказал: «Они не уедут без тебя. Давай сядем в электричку вместе, а в последний момент ты спрыгнешь». Так и сделали.

...Когда после арестов Осипова и Кузнецова пришел ко мне Витя Хаустов (мы с ним очень были дружны) и сказал, что его вызывали в Большой Дом и там сразу, в лоб, спросили: «Как Вы собирались убить Хрущева?» — я был поражен. Не то чтобы я не ожидал арестов — я не идеализировал «оттепель», раз забирают дружинники, забирает милиция, идут обыски (у Галанскова первый обыск был еще весной, после того как вышел «Феникс»), значит и посадить могут. Но о намерениях убить Хрущева я никогда ничего не слышал. Хотя я и был на собрании в Измайловском парке, где, как я потом узнал, была создана организация.

Я попал туда случайно. Должен был прийти Галансков, но он почему-то не смог и послал меня. (За что потом и получил выговор от ребят.) При мне говорили только о том, как в принципе должна создаваться организация, но о какой-то своей организации и своих планах — ни слова.

...Я очень испугался за Юрку, как бы и его не посадили. Несмотря на то, что ни на первом, ни на втором обыске — 6 октября 1961 года — ничего не нашли. Зная Юру, я понимал, что хотя он в силу своих человеческих качеств не может одобрять террористических намерений, но — опять-таки по человеческим же своим свойствам — вполне способен поддержать товарищей, просто ради того, чтобы разделить с ними ответственность. (Я тогда не знал о его письме в КГБ.)

...Я понимал, что и меня, наверное, вызовут, и решил проконсультироваться с Юрой. Он тогда встречался со всеми, кого вызывали, расспрашивал, передавал эти сведения другим — старался делать все возможное, чтобы не было противоречивых показаний. С утра до вечера только этим и занимался.

Мне он сказал, что меня скорее всего будут спрашивать о том, что было в Подрезково. «Говори: стихи читали. Про Осипова тоже можешь сказать. О том, что я просил увезти "поэтов" не говори». Я и сам это понимал, и когда меня действительно вызвали, полностью следовал его советам. Больше меня ни о чем не спрашивали.

...Юра рассказал мне, что всех выдал Вячеслав С. Хотя, может быть, и невольно — пошел с кем-то посоветоваться, а тот «стукнул». Ребята решили объясниться с С. Встреча состоялась в каком-то переходе на улице Горького. Кроме С. приехали Щукин, Аида 4 и мы с Галансковым. Они разговаривали, а я отошел в сторону. Меня совершенно не интересовало, о чем они говорят. Мне надо было, чтобы не «замели» Юрку или, в крайнем случае, чтобы он не исчез бесследно. Я, собственно говоря, выполнял функции охранника. И не только в этот раз. Когда Юра считал ситуацию опасной, он брал меня с собой. Я понимал: Галансков — поэт, его надо беречь.

...Так было до декабря 1961 года, когда меня забрали в армию. А после армии у меня началась уже совсем другая жизнь, и я очень редко виделся с Юрой.

КОММЕНТАРИИ

Евгений Штеренфельд. Я выполнял функции охранника

Литературная запись.

1 В конце 1950-х — начале 1960-х в кафе «Артистическое» собирался советский андеграунд.

2 Родители Ю. Галанскова и Е. Штеренфельда жили рядом и дружили семьями.

3 Шляпников Александр Гаврилович (1885–1937) — партийный и профсоюзный деятель. В 1920–1922 участвовал в «Рабочей оппозиции». Расстрелян. Реабилитирован в 1988. Преображенский Евгений Алексеевич (1886–1937) — партийный и государственный деятель, экономист. Расстрелян. Посмертно реабилитирован.

4 Топешкина (Осипова).