Представьте себе, г-н Керстен, бедную серну, которая щиплет себе спокойно траву,— и вдруг подходит вооруженный охотник и прицеливается, чтобы убить это несчастное животное. Неужели вам, г-н Керстен, это доставило бы удовольствие?

Из домашних бесед Генриха Гиммлера

Это был, в сущности, добродушный человек.

Комендант Освенцима Гесс об Одилоне Глобоцнике

Для наиболее оголтелых, полубезумных фанатиков национал-социализма борьба с евреями, полное их физическое истребление превратились в самоцель, которой должны были быть подчинены все другие интересы гитлеровского рейха. «В еврейском вопросе нужна полная ясность. Экономические нужды не должны в принципе приниматься в расчет при решении проблемы», — поучал уполномоченный имперского министерства по делам оккупированных восточных районов Отто Бреутигам имперского комиссара Остланда Генриха Лозе, попросившего было сохранить жизнь некоторому количеству необходимых, по его мнению, еврейских рабочих. Ганс Франк, со своей стороны, заявлял: «Как старый национал-социалист я должен сказать, что если еврейская шайка-лейка переживет войну, в то время как мы пожертвуем лучшей кровью ради спасения Европы, то эта война явится лишь частичным успехом».

Некоторое время гитлеровцы побаивались восстанавливать против себя общественное мнение нейтральных стран (особенно таких больших, как СССР и США) крутыми мерами против евреев. Во второй половине 1941 г. эти соображения в значительной мере отпали. А приказ Гитлера об истреблении «комиссаров» на оккупированной советской территории позволил Гиммлеру включить в эту категорию всех советских евреев от мала до велика как прирожденных носителей большевистской идеологии. Руководитель «отдела по делам евреев» в имперском управлении безопасности (РСХА) оберштурмбанфюрер Адольф Эйхман организовал осенью 1941 г. перевозку евреев из Германии, Австрии и Протектората (Чехии и Моравии) на оккупированную советскую территорию, чтобы без лишних формальностей прикончить их там, где действовал «приказ о комиссарах». После вступления США в войну против Германии Гитлер отдал приказ о «биологическом уничтожении» евреев.

Таким образом, к концу 1941 г. сторонники немедленного и полного истребления евреев уже не считались с мнением приверженцев эксплуатации полурабского еврейского труда в интересах военной экономики. Адольф Эйхман «был глубоко убежден, что если бы удалось ликвидировать биологические основы еврейства посредством истребления всех евреев на Востоке, то еврейство уже не поднялось бы после этого удара, так как ассимилированные западные и американские евреи не сумели бы и даже не захотели бы возместить столь гигантскую убыль крови; от этих евреев трудно ожидать сколько-нибудь значительного прироста населения». «В отношении евреев я исхожу только из надежды на их исчезновение, — говорил Франк 16 декабря 1941 г. — Но что же должно с ними произойти? Вы думаете, что их расселят по деревням в Остланде? Нам в Берлине сказали: чего тут церемониться — нам в Остланде и Рейхскомиссариате тоже нечего с ними делать, ликвидируйте их сами. Господа, я должен просить вас вооружиться против какой бы то ни было жалостливости. Нам нужно уничтожать евреев повсюду, где бы мы их ни встретили и где только возможно, чтобы сохранить все здание империи... Нельзя со старыми взглядами подходить к таким гигантским неповторимым событиям».

20 января 1942 г. на совещании, созванном РСХА в Ваннзее, близ Берлина, куда были приглашены и представители «правительства» Генерал-губернаторства, Гейдрих поделился некоторыми соображениями насчет «решения еврейского вопроса». Предлагалось отправить трудоспособных евреев на дорожные работы на Восток, где большинство их должно было погибнуть «естественным путем». Оставшаяся, наиболее жизнеспособная (а следовательно, и наиболее опасная) часть должна будет подвергнуться «специальной обработке». Уполномоченный по четырехлетнему плану Эрнст Нейман, правда, заявил, что работающие на военных предприятиях евреи не должны быть эвакуированы, пока нет соответствующей замены, но глава администрации Генерал-губернаторства Йозеф Бюлер поспешил угодливо заметить, что он приветствует «окончательное решение», что транспортная проблема играет подчиненную роль, что большинство евреев Генерал-губернаторства неработоспособны и, по своей склонности к контрабанде и как носители эпидемий, лишь мешают экономической жизни. Бюлер просил ускорить «решение еврейского вопроса».

От переброски евреев на дорожные работы, впрочем, вскоре отказались, чтобы не затягивать дела, и остановились на решении провести операцию в пределах Генерал-губернаторства. Предстоящая неслыханная по своим масштабам массовая бойня требовала больших и сложных приготовлений. Невозможно было просто перестрелять сотни тысяч, миллионы людей вблизи или посреди таких больших городов, как Варшава. Это могло вызвать сопротивление евреев, волнения среди поляков, нежелательные отклики во всем мире. Нагромождение трупов грозило страшными эпидемиями и сделало бы жизнь в городе невыносимой. Решили приступить к строительству в провинции специальных «лагерей уничтожения», настоящих фабрик смерти, и свозить туда на предмет истребления еврейское население из городов и местечек Польши, а потом и всей оккупированной Европы.

Итак, в начале 1942 г. гитлеровцы приступили к «решению еврейского вопроса» практически. Идеологическое обоснование массовых убийств беззащитных и беспомощных людей содержалось в нацистской литературе. Вот пример: «Недочеловек лишь по видимости похож на человека, на самом же деле он, хотя и обладает руками, ногами, глазами, ртом и чем-то вроде мозга, является совершенно иным, страшным созданием... С чертами лица, напоминающими человеческие, он тем не менее в духовном отношении стоит гораздо ниже любого зверя». Таким образом, уничтожение недочеловеков не являлось по сути убийством. Более того, гитлеровские идеологи сравнивали человеческое общество с живым организмом, в котором составляющие его и выполняющие различные необходимые и полезные функции клетки пожираются ядовитыми бактериями — евреями. Организм должен или очистить себя и окружающую среду от этих бацилл или погибнуть. Нелепо было бы рассуждать о гуманности в отношении подобной «дезинфекции».

Мероприятия по истреблению евреев и конфискации их имущества на территории Генерал-губернаторства получили условное наименование «операция Рейнхард», в честь недавно убитого в Протекторате Гейдриха. Возглавил ее в апреле 1942 г. начальник полиции и СС Люблинского дистрикта Одилон Глобоцник, «старина Глобус», «милый Глобус», как его ласково называли Гитлер и Гиммлер. Горячий поборник радикальных методов «решения еврейского вопроса», Глобоцник считал, что «всю акцию с евреями надо провести как можно быстрее, чтобы она не застопорилась где-нибудь на полпути, если какие-либо затруднения помешают ее продолжению».

Методы массовых убийств обстоятельно разрабатывались и неуклонно совершенствовались. Был накоплен уже богатый опыт. Вначале специальные опергруппы («айнзатцгруппен») попросту расстреливали людей из автоматического оружия, добивая потом раненых из пистолетов. «Частые самоубийства в рядах оперативных отрядов вызваны тем, что постоянное купание в крови становилось невыносимым, — замечает бывший комендант лагеря смерти в Освенциме Рудольф Гесс. — Несколько членов этих отрядов сошли с ума, а большинство при выполнении своей работы поддерживало себя алкоголем». Эйхман также сетовал на то, что «полицейские отряды не раз отказывались проводить казнь женщин и детей».

Щадя нервы своих подчиненных, Гиммлер и его подручные перешли к использованию газов. На оккупированных территориях Польши и Советского Союза появились печально знаменитые «душегубки» — большие грузовые автомобили с герметически закрывающимся кузовом. Людей в них умерщвляли выхлопными газами, которые подавались по специальным трубам. Однако для «окончательного решения еврейского вопроса» производительность душегубок была недостаточна. Лагеря смерти на территории Генерал-губернаторства были оборудованы уже вместительными газовыми камерами. В Треблинке — лагере, предназначенном для «обслуживания» варшавских евреев, — выхлопные газы от моторов нескольких грузовиков и бронеавтомобилей подавались прямо в камеры. «Проходило более получаса, прежде чем в камерах наступала полная тишина, — рассказывал о своих впечатлениях от посещения Треблинки Рудольф Гесс. — Через час камеры открывали и вытаскивали трупы. Мне, однако, говорили, что моторы не всегда работали равномерно, вследствие чего газа не хватало на то, чтобы добить всех, кто находился в камерах. Многие лишь теряли сознание, и их приходилось расстреливать». Все возрастающие масштабы предприятий такого рода заставили гитлеровских рационализаторов впоследствии перейти к применению более эффективного газа «Циклон Б». Испробованный Гессом на советских военнопленных, «Циклон Б» стал основным средством ликвидации тысяч людей в лагерях смерти.

В июле 1942 г. приехавший в Польшу Гиммлер дал указание приступить к уничтожению населения Варшавского гетто и конфискации его имущества. «Оккупированные восточные районы будут очищены от евреев. Проведение этой очень трудной задачи фюрер возложил на мои плечи. Но и без того никто не может снять с меня ответственности. Поэтому я запрещаю всякие возражения», — распалялся он.

Из эсэсовцев и украинских, русских, латышских и литовских уголовников были сформированы специальные «команды уничтожения». Гауптштурмбанфюрер СС Герман Гефле, начальник штаба «операции Рейнгард», показал новую технику Адольфу Эйхману. Вся подготовка шла в строжайшей тайне. Даже в секретных немецких документах говорилось не об уничтожении евреев, а только о «переселении», «эвакуации», «специальной обработке». И если в первые месяцы оккупации гитлеровцы в своих антиеврейских распоряжениях стремились более или менее тщательно формулировать понятие «еврей», «еврейское имущество», то в разгар «ликвидации» Гиммлер указывал: «Я настоятельно прошу не издавать никаких распоряжений насчет понятия »еврей". Всеми этими глупыми формулировками мы только сами себе связываем руки".

Чтобы успокоить варшавских евреев, встревоженных нахлынувшими известиями из провинции, где гитлеровцы с конца 1941 г. уничтожали местные гетто вместе с их обитателями одно за другим, немецкая газета «Варшауэр цайтунг» расписала успехи нацистов в перевоспитании местных евреев: эти люди, занимавшиеся ранее всевозможными махинациями, превратились в честных тружеников; в центре Польши возник «производственный район» с десятками тысяч рабочих. Статья внушила многим евреям надежду, что немцы оставят «производственное» Варшавское гетто в покое. Варшавское гетто к тому же было приятно удивлено разрешением оккупационных властей открыть новые школы, технические курсы и детские приюты.

Тем не менее в воскресенье 19 июля 1942 г. в гетто начали поговаривать о предстоящем выселении. Источником слухов была фирма Кона и Геллера, владельцы которой в тот день вывезли свои семьи в пригород Варшавы Отвоцк (что, впрочем, не спасло их от гибели: несколько позже и там немцы устроили поголовную бойню). Чтобы прекратить панику, комиссар гетто Гейнц Ауэрсвальд не поленился лично зайти в юденрат и заверить его председателя Адама Чернякова, что варшавским евреям ничто не угрожает. Черняков немедленно опубликовал соответствующее официальное заявление. Население гетто несколько успокоилось. Полагали, что Кон и Геллер нарочно сеют панику, чтобы поднять цены на перевозку богатых семей в пригород. Слухам о переселении не поверили и руководители антифашистского подполья.

На следующий день, однако, снова стали кружить слухи, и так упорно, что не верить им становилось все труднее. 21 июля, решив, очевидно, что наступила пора создать в гетто панику, гестапо стало хватать людей на улицах и отправлять в «Павяк». Арестовано было и несколько членов юденрата.

22 июля около девяти часов утра в гетто въехала автоколонна, состоявшая из нескольких легковых автомашин и двух грузовиков с солдатами. Немецкие и украинские эсэсовцы быстро оцепили здание юденрата, заняв все выходы, десять эсэсовцев сразу же поднялись наверх к председателю Чернякову. Все, кто находился в здании, замерли, ожидая, что немцы приехали за заложниками. В кабинете Чернякова в это время гитлеровцы во главе с присланным от Глобоцника Германом Гефле и начальником отдела по делам евреев при варшавском гестапо Рудольфом Брандтом усаживались за стол. Против них сели Черняков, его заместитель Марек Лихтенбаум, секретарь юденрата Варман, заместитель начальника еврейской полиции Якуб Лейкин и другие. Служащий юденрата Рейх вел протокол.

Гефле (за доблесть, проявленную в Варшавском гетто, он будет награжден орденом «крест первого класса за боевые заслуги, с мечами») открыл заседание словами: «Сегодня начинается выселение евреев из Варшавы. Вы знаете, что здесь слишком много евреев. Вам, юденрату, я поручаю провести эту работу. Если вы не справитесь со своей задачей, повиснете в петле сами». Начало акции было намечено на одиннадцать часов. Юденрат должен был ежедневно готовить к отправке по 6000 человек, не считая 100 человек из еврейской полиции — для охраны «переселенцев» перед их посадкой в вагоны. Оставленные переселенцами вещи надлежало снести в указанное немцами место. Их присвоение будет караться смертью, как и всякая попытка самовольно оставить гетто, мешать переселению или уклониться от него.

После полудня на улицах гетто появились конные повозки, на которые еврейская полиция сажала схваченных по дороге нищих. Одновременно началась очистка эвакуационных пунктов, где находили приют беженцы. Действиями полиции руководил Шериньский, выпущенный специально для этого из тюрьмы, куда он был посажен немецкими властями за сокрытие меховых изделий.

В четверг 23 июля полиция, покончив с беженцами и нищими, взялась за обитателей «домов смерти» — самых бедных домов в гетто, где был особенно высок процент смертности. Кроме того, вывели беспризорных детей из «комнаты задержанных» на улице Генсей и из приюта по улице Дзикой. Руководитель Комитета опеки над детьми Берман пытался вмешаться, ссылаясь на обещание руководителей еврейской полиции не трогать детей. Ему объяснили, что сиротский пункт на улице Дзикой причислен к пунктам для беженцев. Берман поспешил к жене Чернякова (она была членом правления Комитета опеки), чтобы просить ее похлопотать перед мужем. Он застал женщину в слезах: муж, подписавший уже списки с 6000 фамилий выселяемых, сказал ей, что покончит с собой, если придется вывозить и детей. В тот же вечер Черняков был вызван в юденрат, где и получил от гестапо приказ, которого так боялся: подготовить к отправке детские дома. После ухода немцев Черняков попросил дежурного полицейского принести стакан воды. Жена, обеспокоенная долгим отсутствием супруга, застала его уже мертвым: Черняков отравился цианистым калием. «Черняков, председатель юденрата, инженер по профессии, был скромным человеком, которого силой заставили занять этот пост... Чернякову нельзя отказать ни в старании, ни в изобретательности. Он вертелся, как рыба в сети, чтобы залатать все более расползающуюся жизнь гетто, пока ему однажды не пришлось понять, что больше ничего сделать не удастся. Он принял цианистый калий». Так отзывается о председателе юденрата одна из его подчиненных Ноэми Шац-Вайнкранц. Эту оценку подтверждает и Гитлер-Барский, часто встречавшийся с Черняковым по делам ЦЕНТОС: «Он производил на меня впечатление человека, который, оказавшись в вынужденной ситуации, верит, что, работая в этих условиях, он жертвует собой ради общего блага. Он часто повторял, что, хотя юденрат и подчиняется немецким властям и должен выполнять их распоряжения, он, однако, предохраняет население гетто от непосредственного соприкосновения с гитлеровцами и от непосредственных репрессий со стороны оккупантов. Он считал, что деятельность юденрата дает еврейскому населению шансы продержаться дольше». Очевидцы не раз говорили Гитлеру-Барскому, что при переговорах с немцами Черняков всегда держался достойно и старался смягчить распоряжения, направленные против населения гетто.

Каковы бы, однако, ни были личные намерения Чернякова, нельзя отрицать, что в течение многих месяцев он проводил политику оккупантов и покрывал деятельность различных мошенников внутри самого гетто. Какой порядочный человек возьмется хлопотать о чем-нибудь у немцев, говорил Черняков упрекавшим его в том, что он пользуется услугами всякого рода мерзавцев, обещавших за большие деньги «улаживать дела» гетто в гитлеровских учреждениях.

Вслед за Черняковым покончили с собой восемь еврейских полицейских. Остальные, во главе с начальником полиции Юзефом Шериньским, продолжали выполнять распоряжения немцев, надеясь, что их и их семей «операция Рейнхард» не коснется. Место Чернякова занял грубый реакционер и спекулянт Марек Лихтенбаум, который совершенно сознательно помогал гитлеровцам истреблять евреев. Его сыновья сотрудничали с гестапо, бражничали с нацистами, издевались над жителями гетто.

Юденрат цинично призвал население гетто «во избежание жертв» помочь еврейской полиции отправить установленное число людей, так как это-де спасет от репрессий остальных. Юденрат предложил создать группы добровольцев для помощи полиции «в деле выселения». Еврейская полиция пообещала выдать добровольно явившимся на сборный пункт по три килограмма хлеба и по килограмму мармелада. Изголодавшиеся люди поддались на приманку. Почти никто не сомневался, что гитлеровцы так или иначе избавятся от больных, стариков, инвалидов и прочих нетрудоспособных, однако здоровым людям хотелось верить, что остро нуждающиеся в рабочей силе немцы действительно вывезут их куда-нибудь в трудовые лагеря.

В первые дни «операции» немцы расстреливали нетрудоспособных на кладбище возле гетто, чтобы убедить евреев в том, что остальные останутся жить. Увидев, что поток на сборный пункт добровольцев — людей, не имеющих ни имущества, ни крыши над головой, потерявших зачастую родных и близких, — оказался велик, полиция сократила премию до одного килограмма хлеба и одного килограмма мармелада.

Ежедневно в 16—17 часов собранных в здании еврейской больницы «Чисте» на улице Ставки людей выгоняли ударами дубинок и прикладов на расположенный рядом так называемый умшлагплац — погрузочную платформу возле ветки железной дороги. Здесь происходил отбор — «селекция». Поток людей проходил мимо эсэсовцев; более крепких с виду мужчин отделяли для работы в трудовых лагерях, владельцев не утративших силу документов освобождали — по большей части только после энергичного вмешательства дирекции соответствующих предприятий, остальных же (не менее 90%) загоняли в вагоны для скота, в среднем по 100 человек в каждый вагон, и наглухо запирали. Конвоиры на тормозных площадках были готовы стрелять из автоматов в любого, кто попытался бы бежать. Наиболее усердные из охраны стояли на ступеньках или располагались на крышах вагонов.

Ежедневно отправляли четыре состава по 100–110 вагонов, всего 5000–6000 человек. В вагонах, пол которых во избежание заразы был посыпан негашеной известью, люди должны были провести 20 часов. Из-за невыносимой жары раздевались до пояса, до белья, в том числе и женщины; за литр воды платили железнодорожникам и охране по тысяче злотых. Естественную нужду справляли тут же, во всех четырех углах. Значительная часть «переселенцев» умирала по дороге. Отказывающихся идти в вагон немцы убивали на месте. Так была застрелена певица Марыся Айзенштадт, «соловей гетто», не пожелавшая расстаться с отцом. Рахиль Штайн, многолетний член городского совета Варшавы, отравилась перед погрузкой.

О том, что поезда из Варшавского гетто направляются в только что организованный в Треблинке лагерь уничтожения, знали лишь в юденрате и в еврейской полиции. Вскоре, однако, по гетто поползли неясные пока, но ужасающие слухи о судьбе депортированных. Юденрат официальным объяснением опроверг «лживые измышления». Заместитель начальника еврейской полиции Лейкин громогласно назвал эти слухи провокацией, два эсэсовца дали в юденрате офицерское слово чести, что евреев отправляют действительно на работу и что никто из них не будет умерщвлен, а гестаповские агенты распространили письма, якобы полученные в гетто от выехавших. Одна женщина будто бы писала из Барановичей, что работает в поле, нуждается в белье, что хлеб и картошка здесь очень дешевы. В другом письме, «из Белостока», говорилось, что работа очень тяжелая, но питание сносное... «Приходили» письма из Седльца и других районов на периферии.

Подобным «письмам» верили все меньше. Слухи ходили о газовых камерах, о поголовном истреблении «переселенцев». (Первым человеком, вернувшимся в гетто из Треблинки, был двадцатипятилетний Абрам Кшепицкий. Вывезенный 25 августа, он бежал из лагеря через восемнадцать дней. Подпольный архив поручил писательнице Рашели Ауэрбах записать рассказ Кшепицкого.) Поток добровольцев на умшлагплац прекратился, люди попрятались кто куда мог. «Переселение» стали называть смертью «модо германико» (по-германски). Другой излюбленный гитлеровцами способ — положить человека на землю и выстрелить ему в затылок — Рингельблюм еще раньше называл смертью «модо теутонико» (по-тевтонски).

Со среды 29 июля гитлеровцы приступили ко второму этапу своей «акции» — окружению («блокаде») отдельных домов и целых кварталов и систематическому прочесыванию их. В первый же день был уничтожен ряд мелких фабрик и мастерских, и весь их персонал — рабочих и мастеров — отправили на умшлагплац. Очевидец так описывает события: рано утром еврейская полиция блокировала ворота дома и затем выгоняла всех жильцов во двор, где они, выстроившись в шеренгу, ожидали проверки документов. Тех, кто не мог представить справку о работе на немецком заводе или в юденрате, грузили на повозки. Жен и детей работающих не трогали, но родителей и прочих родственников не щадили. Жильцы, оставшиеся во дворе, бросали в повозки наспех собранные деньги и хлеб.

Облавы, в которых наряду с еврейской полицией принимали участие отряды немецких, литовских и украинских нацистов, начинались частой стрельбой по всем, кто пытался высунуться из окна или с балкона. После команды «Все вниз!» гитлеровцы разбегались по этажам, сгоняя людей во двор ударами прикладов. Пытавшихся спрятаться пристреливали. Проверку во дворе проводили небрежно, освобождали немногих — по своему усмотрению. Остальных гнали колонной по пять человек в ряд на умшлагплац, стреляя по дороге в каждого, кто нарушал порядок, пытался поговорить или ускользнуть. Стреляли и в случайных прохожих, так что улица, на которую вступала такая колонна, мгновенно пустела. Немцы имели обыкновение повторно блокировать дома, в которых люди, уцелевшие от предыдущего налета, только начинали приходить в себя и успокаиваться. Обычно «блокады» проходили с семи утра до пяти вечера (но иногда и дольше). Возвращавшиеся с работы в немецких шопах и плацувках находили свое жилище разгромленным, вещи разбросанными. Только вечером, после ухода погромщиков, в гетто возобновлялось какое-то подобие нормальной жизни: люди выходили на улицы, появлялись торговцы, открывались некоторые магазины, даже парикмахерские.

Вскоре немцы сочли возможным передать умшлагплац в ведение еврейской полиции. Она исправно нагружала эшелоны своими единоплеменниками, а коменданта умшлагплаца Шмерлинга сами немцы за жестокость прозвали «еврейским палачом». Еврейская полиция принимала участие в обысках, патрулировала улицы, охотилась за уклоняющимися от депортации. Имущество переселенцев, если его не успевали растащить соседи, полицейские забирали себе. Когда немцы стали спускать в полицию план с точным указанием числа людей, которых следует вывезти к определенному сроку (причем каждый полицейский получал разовое задание: сдать на умшлагплац пять человек, сдать двух человек и т.п.), полиция принялась хватать направо и налево всех, кто подвернулся под руку, не обращая внимания ни на какие документы. Один беглец из Варшавского гетто писал в польской подпольной газете о своем посещении служебного помещения еврейской полиции, где он застал группу молодых полицейских. Держа по буханке хлеба под мышкой, они спокойно, даже весело переговаривались: «Коллега, вы уже участвовали сегодня в акции?», «Господа, завтра акция начинается в шесть утра...» «Беззаботная деловая речь их показалась мне страшно циничной. Это интеллигенты, люди с образованием, адвокаты».

К 30 июля, девятому дню «акции», было вывезено уже 60 000 человек. Схватили Бубу Рубинштайна. Это был «нищий, сумасшедший, комик, певец, сатирик и патриот в одном лице, одна из популярнейших личностей в гетто». Везде и всюду пересказывались его остроты о юденрате, о снабжении и о Гитлере. В свое время он не на шутку перепугал юденрат заявлением, что будет кричать на улицах «долой Гитлера», если не получит немедленной материальной поддержки. Рубинштайн действительно закричал «долой Гитлера» — когда попал в руки нацистов. В него стали стрелять, но он не замолкал, даже смертельно пораженный двумя пулями.

Первоначальное распоряжение о выселении касалось только нищих, заключенных, сирот, инвалидов, но не затрагивало служащих юденрата и полиции, медицинского персонала и пациентов больниц, попавших в них до «переселения», а также всех тех, кто работал в немецких учреждениях и на предприятиях, кроме того, еще лиц, не работавших, но трудоспособных, и, наконец, жен и детей тех, кто входил в одну из вышеперечисленных категорий. Но уже на вторую неделю немцы объявили недействительными справки целого ряда организаций и предприятий. Евреи стали охотиться за местом в надежной фирме. Масса людей хлынула в шопы Вальтера Теббенса, Фрица Шульца и других немецких фабрикантов, чтобы любой ценой устроиться там на работу. Это удавалось только тем, кто имел протекцию или деньги — не менее 10 000 злотых, по свидетельству Фогельмана. С большими деньгами, впрочем, удавалось иной раз освободиться даже с умшлагплаца (что отнюдь не избавляло от опасности попасться при следующей облаве).

Используя все имеющиеся связи, актив Антифашистского блока сумел устроить своих членов на работу в шопы, некоторые из которых стали отныне центрами общественной жизни, а позже — очагами вооруженного сопротивления. Герш Берлиньский, член партии Поале-Сион Левица, рассказывал о горячих спорах, вспыхнувших в связи с этим среди его товарищей. Шахно Саган говорил, что, работая в шопах, являющихся составной частью немецкой военной промышленности, евреи помогают врагу. Саган предложил попытаться спасти активистов движения от депортации путем фиктивного оформления на работу в юденрат. Большинство руководства Поале-Сион Левицы решило, однако, что единственный выход — устроиться в шопах, ибо на юденрат, переполненный явными и тайными гитлеровскими агентами, полагаться нельзя да и нет гарантии, что немцы не ликвидируют в ходе «выселения» это учреждение, которое им, по-видимому, вскоре перестанет быть нужным.

Пытались устроить на работу детей. Малолетним подделывали документы, девочкам красили губы, надевали на них длинные платья и обувь на высоких каблуках, делали «взрослую» прическу. Известны случаи, когда родители прятали маленьких детей в рюкзаках, предварительно усыпив, чтобы не закричали.

Дети были в числе первых, за кого как за «непроизводительный элемент» взялись гитлеровцы. Хватали беспризорных и безнадзорных, воспитанников детских домов, вообще всех детей, подвернувшихся на улице под руку. Всего было истреблено более 90 000 детей. Их по большей части даже не увозили далеко, а убивали тут же, поблизости от города.

6 августа эвакуировали детский дом, где директором был Януш Корчак (доктор Генрик Гольдшмидт). На его книгах воспитывалось несколько поколений польских и еврейских детей. В руководимом им детском доме Корчак ввел самообслуживание и самоуправление, он не переставал заботиться о своих воспитанниках и после их выхода из детского дома, а они, в свою очередь, не забывали учителя и, даже оказавшись за тридевять земель, слали ему письма. Человек смелый, он еще в 1939 г., ссылаясь на свое звание майора запаса, отказался выполнить унизительное распоряжение оккупантов о ношении еврейских отличительных знаков и был арестован. Его друзьям и почитателям с трудом удалось выхлопотать освобождение. В гетто Корчак неустанно заботился о детях, добывал для них продовольствие, не оставляя заботами и тех детей, которые не принадлежали к его детскому дому.

Когда на заполненном массой избиваемых людей умшлагплаце появились в полном порядке, по четыре в ряд, двести умытых и аккуратно причесанных воспитанников детского дома с Корчаком впереди (он шел в шинели, высоких сапогах, без головного убора, держа за руку ребенка, за ним следовали жена, воспитатели, медицинские сестры), немцы, дошедшие до неистовства, кричавшие, хлеставшие бичами и стрелявшие, опешили и остановились. Еврейская полиция невольно встала по стойке «смирно», немцы спрашивали, что происходит. В юденрате тем временем поднялся переполох, звонили в разные немецкие инстанции, добиваясь освобождения Корчака. Немецкие власти не возражали: когда дело касалось сотен тысяч и миллионов, убийство одного человека можно было и отложить. Но Корчак отказался воспользоваться этим благодеянием и предпочел разделить судьбу своих воспитанников.

В августе начали отправлять в Треблинку также и тех, чьи родственники служили в юденрате и полиции. За ними последовало большинство работников юденрата. Здание юденрата блокировали немецкие и украинские эсэсовцы, действовавшие, как обычно, вместе с еврейской полицией. Служащих выгнали во двор, несколько человек застрелили на крыше. Председатель юденрата Лихтенбаум называл Брандту поочередно людей, выстроившихся в шеренгу, и говорил, кто чем занимается. «Слишком много», «и этих слишком много» — то и дело раздавалось из уст гестаповца. Жестом он отправлял «лишних» налево, на смерть. Собранную таким образом колонну в 700—800 человек — работников различных учреждений при юденрате — повели, избивая прикладами и плетьми, на умшлагплац.

В августе же блокаде подвергся и дом  2 на улице Лешно, где находилось бюро Комитета опеки над детьми. Большинство работников комитета, в том числе выдающиеся ученые и педагоги, также были отправлены на умшлагплац. Бежать удалось немногим.

Одни фашисты выполняли свою работу деловито и буднично, как профессиональные скотопромышленники или мясники, другие, пьянея от запаха крови, испытывали патологическое удовольствие. В гетто передавали, что палачи выкололи одной девушке глаза, а пятилетнему мальчику, показавшему эсэсовцу язык, отрезали его перочинным ножом. Брандт, лично проводивший «селекции», заметил скрипку у мальчика, находившегося на умшлагплаце вместе с матерью. Брандт спросил, зачем ему скрипка. Когда мать объяснила, что ее сын очень талантлив и не раз получал премии на конкурсах, гитлеровец попросил мальчика поиграть. Выслушав импровизированный концерт, Брандт приказал отвести мальчика в ту партию, которая отправлялась в Треблинку, мать же присоединил к тем, кого должны были вернуть на заводы.

Депортация стала охватывать в это время и шопы. На фабриках Теббенса директор Ян обходил цехи в сопровождении членов комиссии «по переселению», указывая пальцем на очередную жертву, после чего приговоренный молча поднимался со своего места. Зачастую при отправке большой группы рабочих или работниц на умшлагплац им говорили, что их переводят в другое здание. Отправляли в первую очередь малоквалифицированных и неквалифицированных работников и всех старше сорока пяти лет. При приближении комиссии пятидесяти-, шестидесятилетние женщины хватали пудреницы и помаду, тщетно пытаясь обмануть зоркий взгляд директора; детей поспешно загоняли под столы.

В руки гитлеровцев попали многие руководители Антифашистского блока. На мебельной фабрике Ландау был схвачен Юзеф Левартовский. Организацию после его гибели возглавил инженер Фондаминьский. Вот что пишет о нем историк Б.Марк: «Талантливый научный работник, инженер Эдвард Фондаминьский (»Александр", «Стефан»), родившийся в 1910 г. в Варшаве, — один из самых выдающихся деятелей подполья, бывший активист КПП и в свое время один из руководителей студенческой организации «Факел». Эдвард Фондаминьский, который находился в гетто вместе со своей женой Любой (Алей), также активисткой ППР и движения Сопротивления, был наделен всеми теми чертами, которые рождают привязанность и любовь товарищей. Это была типичная фигура революционного интеллигента, выросшего из народа. Бывшие учителя Фондаминьского, которые очень любили и ценили своего ученика, предлагали ему и жене хорошо законспирированное место на «арийской стороне». Фондаминьские не приняли предложения, не могли его принять, как люди, воспитанные в революционном движении, не могли думать о том, чтобы пассивно существовать; они считали, что их место на боевом посту в гетто. На этом посту они и остались до конца".

Сотрудники подпольного архива учитель Израиль Лихтенштейн и рабочие Нахум Гривач и Давид Грабер в ночь со 2 на 3 августа зарыли в подвале дома  68 на улице Новолипки десять жестяных банок с документами архива. Осенью 1946 г. эти коробки были извлечены из-под развалин гетто. В записке, найденной в материалах архива, девятнадцатилетний Грабер писал: «Выселение варшавских евреев продолжается с 20 июля без перерыва. Я не могу показаться на улице, но и дома никто не находится в безопасности. Всякая связь с товарищами прервана. Мы остались втроем...» Записка Лихтенштейна гласила: «Я знаю, мы этого не переживем, ибо как долго можно переносить такие муки и оставаться еще в живых?.. И все же я верю в то, что наш народ будет жить...»

Немцы в дополнение ко всему проводили различные переселения внутри гетто, ни на минуту не давая людям передохнуть, опомниться. 12 августа всем жителям было приказано покинуть до 18 часов «малое гетто» (район, расположенный южнее основного массива). С раннего утра тысячи людей с детскими колясками, тележками, заплечными мешками хлынули через переезд и мост, ведущий в большое гетто. Там, на улице Лешно, их встречала еврейская полиция и, не обращая внимания ни на какие документы, почти всех отправляла на умшлагплац.

На умшлагплаце исчезла даже видимость отбора: собранных просто загоняли в вагоны. Десятки тысяч евреев, понявших, что никакие справки не гарантируют от депортации, попрятались по чердакам и подвалам. Разыскивать этих «пещерных людей» гитлеровцы поручили еврейским полицейским, которые хорошо знали топографию гетто. Очень часто, правда, еврейская полиция, обнаружив укрывавшихся, ограничивалась шантажом и взяткой.

Пешеходное движение в гетто почти прекратилось, так как и по вечерам по улицам стали ходить немецкие и украинские эсэсовцы, стреляя в окна, задерживая прохожих. Утром на улицах на каждом шагу в лужах крови лежали трупы. Похоронные бюро, перед которыми высились штабеля окровавленных гробов, работали не покладая рук. По гетто кружили двухэтажные черные повозки, груженные гробами, с которых ручьями стекала кровь, часто трупы были навалены и на крыши этих повозок. Улицы, перерезанные проволочными заграждениями и заборами, покрывал пух из распоротых перин, как снег. Тишина нарушалась только шумом автомобилей, треском выламываемых дверей, криками «алле юден раус!», выстрелами. Прекратилась контрабанда, цены на продукты выросли в десять-пятнадцать раз. Общественные кухни закрывались. Почти единственный источник снабжения гетто составляли продукты, проносимые плацувкаржами под полой.

С самого начала оккупации польские евреи жили в атмосфере страха, но теперь они испытывали такой ужас, какой не переживший этого кошмара человек вряд ли может представить. Исчезли остроты и анекдоты, многие сходили с ума, матери, не выдержав нервного напряжения, давали своим детям яд. Случаи самоубийства, до того редкие в гетто, к концу лета 1942 г. стали учащаться с каждым днем. Тысячи обитателей гетто обзавелись ампулами с ядом. Люди были парализованы страхом, чувствовали себя совершенно беспомощными. «Страшно!» — то и дело записывает в дневнике в это время Абрам Левин.

В жуткой обстановке многодневной «акции» некоторые теряли человеческий облик, движимые лишь одним животным инстинктом: жить во что бы то ни стало. Люди, устроившиеся на работу в шопах раньше других, подчас проклинали «гнилую интеллигенцию», которая теперь для спасения шкуры осаждает фабрики, подводя под удар «постоянный состав» рабочих. Работницы, ставшие наложницами немецких хозяев, были счастливы и гордились своим положением (как утверждает очевидица Ф.Туск-Шейнвекслерова). Немцы, со своей стороны, всячески поощряя моральное разложение, обещали, например, освободить от депортации женщин, которые сдадут на умшлагплац своих детей, а также освобождали тех женщин, чьи мужья помогали найти уклоняющихся от «переселения».

Но были и те, кто мужественно выполнял свой долг. Как всегда, в восемь утра выходили на работу письмоносцы, доставляя продолжавшие прибывать в гетто письма, телеграммы и посылки. Число почтальонов таяло так же катастрофически, как и численность остального населения гетто. К концу сентября из четырехсот письмоносцев осталась десятая часть. Работник юденрата Ремба, выдавая себя за врача, ежедневно вывозил в карете «скорой помощи» с умшлагплаца десятки людей. (Немцы панически боялись заразных больных.) Медицинские сестры из еврейского госпиталя на улице Ставки, получив разрешение властей доставлять воду собранным на умшлагплаце людям, захватывали с собой под фартуком кители и повязки врачей. Две сестры проносили мимо охраны бак с водой, возвращались же втроем. Рингельблюм неоднократно совершал подобные опасные визиты на умшлагплац, надев на рукав повязку с немецкой надписью «акция по переселению». Несколько групп детей увел с умшлагплаца Гитлер-Барский.

«Под конец страх евреев перед немцами стал больше их страха перед смертью», — отмечалось в послании антифашистских организаций Варшавского гетто. Рингельблюм возмущался, что рослые и сильные, как могучие дубы, носильщики-контрабандисты безропотно шли на умшлагплац в сопровождении нескольких невооруженных и физически значительно более слабых полицейских. Евреи превратились в баранов, писал Абрам Левин, два десятка украинских и немецких эсэсовцев и несколько десятков невооруженных еврейских полицейских ведут на бойню трехтысячные толпы. Антифашистская подпольная пресса польской части Варшавы писала: «Пассивность еврейских масс, которые, за исключением нескольких случаев, подставили без сопротивления головы под нож, не может повториться с нами. Политика успокоения, политика »только бы до весны", «не дразнить», «переждать», «может быть, до нас не дойдет» и т.д. и т.п., эта политика, которая парализовала еврейские массы, которая ведет к отуплению, эта политика враждебна национальным интересам, она разоружает общество".

Кое-кто в гетто предавался мечтаниям о расплате с гитлеровцами в отдаленном будущем: «Прежде всего мы бы приказали им каждые несколько дней перебираться на другую улицу: отсюда — туда, оттуда — сюда, остальным — опять на новое место. Через некоторое время, когда они уже потеряют свои вещи, когда у них вспухнут руки от ношения тяжестей и беспокойство и страх овладеют ими, мы начали бы — опираясь на их собственные принципы — »высылку" их. К сожалению, мы ничего не могли придумать такого, что было бы хуже их собственных методов".

На «арийской стороне» было много разговоров о трусливых, лишенных чувства собственного достоинства евреях, однако все чаще раздавались голоса, призывающие евреев к самообороне, а поляков — к оказанию помощи бегущим из гетто. «Еврейский вопрос не является изолированным, — писала газета Гвардии Людовой »Гвардзиста", — он лишь фрагмент национальной политики гитлеризма, первый пункт программы, предусматривающей систематическое уничтожение европейских народов одного за другим, причем славянские народы, и польский в первую очередь, оказались бы на первом плане... Польское общество должно понять и трезво оценить последствия гитлеровской политики. Уничтожаемым столь зверским способом евреям надо уделить как можно больше помощи и опеки. Это, однако, не решит проблемы, если евреи, осознав свое страшное положение, будут отказываться от бегства, от прорыва через колючую проволоку и стены, от протеста в любой возможной форме и любой возможной ситуации против преступления. Сопротивление за стенами гетто, вооруженный отпор, если это возможно, разоружение конвоя, как это уже имело место, присоединение к сражающимся партизанским отрядам — вот активные формы протеста". В конце августа секретарь Варшавского комитета ППР Ежи Альбрехт призвал Варшавское гетто к активной борьбе. Погибнут единицы, но спасутся тысячи, писал он. Конечно, находившийся вне гетто секретарь недооценил серьезность положения (как, впрочем, и многие, многие деятели внутри самого гетто): речь шла о гибели тысяч ради спасения единиц.

Польские националисты были против активной помощи гетто, в частности, доставки туда оружия. Одни считали, что оно пролежит у неспособных к борьбе евреев без пользы, другие — напротив, полагали, что вооружившиеся евреи станут опасны не только для немцев, но и для поляков. Командующий Армией Крайовой Стефан Ровецкий — «Грот» сообщал Владиславу Сикорскому в Лондон, что партии правительственной коалиции (т.е. примыкавшие к эмигрантскому правительству и Делегатуре) хоть и возмущены истреблением евреев и требуют от западных союзников возмездия — бомбардировок Германии и репрессий в отношении немцев, проживающих в союзных странах, — однако никаких активных шагов предпринимать не собираются. «Командование ППР использует настроения общественности, критикует пассивность гражданских и военных официальных инстанций и призывает к партизанской борьбе вместе с советскими диверсантами, — сообщал »Грот". — Это грозит развязыванием против нашей воли массовой борьбы под руководством коммунистов".

В Германии в связи с «окончательным решением еврейского вопроса» снова раздавались голоса приверженцев экономической эксплуатации евреев. Еще 22 июня против «переселения» высказывался руководитель отдела труда при «правительстве» Генерал-губернаторства Макс Фрауэндорфер. Ссылаясь на авторитет рейхсминистра Альберта Шпеера, уполномоченного по рабочей силе Фрица Заукеля и инспектора по вооружению в Генерал-губернаторстве Шпиндлера, Фрауэндорфер заявил, что при существующей острой нехватке рабочих рук «переселение» нарушит экономическую жизнь Генерал-губернаторства. Заменить еврейских специалистов некем ввиду отсутствия польских рабочих соответствующей квалификации. Фрауэндорфер заверял, что, конечно, евреев не следует избавлять вообще от «проводимой СС операции», но на время войны их следует поддерживать в состоянии пригодности к работе.

Компромиссное решение пытался найти работник партийной канцелярии Виктор Брак. Он предложил Гиммлеру стерилизовать два-три миллиона наиболее работоспособных евреев, чтобы избежать таким образом необходимости истреблять их вместе с прочими семью-восемью миллионами (в масштабе Европы). Командование военным округом Генерал-губернаторства передало 18 сентября в верховное командование докладную записку, в которой, сетуя на самочинные действия гиммлеровских мясников, утверждало: «Начатое без уведомления большей части инстанций вермахта выселение евреев вызвало большие трудности в снабжении и замедление в выполнении срочных военно-хозяйственных заказов». Записка предупреждала, что для возмещения ущерба, наносимого военной экономике Генерал-губернаторства, пришлось бы отказаться от намеченной отправки в Германию 140 000 поляков и к тому же еще прислать большое число специалистов оттуда, так как подготовка квалифицированной польской рабочей силы займет не менее года. Немедленное удаление евреев имело бы следствием существенное ослабление военного потенциала империи; снабжение фронта и войск, размещенных в Генерал-губернаторстве, было бы, по крайней мере в данное время, застопорено. Авторы записки настаивали на том, чтобы в интересах военного производства передавать евреев в руки гиммлеровцев только по мере подготовки замены, бригаду за бригадой. Они, конечно, обещали приложить все усилия к тому, чтобы избавиться от евреев как можно скорее, но без ущерба для имеющих большое военное значение работ. На данное же время командование военным округом просило приостановить «переселение».

Прочитав записку, взбешенный Гиммлер написал: «В отношении всех тех, кто считает здесь нужным выступать якобы во имя интересов вооружения, а в действительности хочет лишь поддержать евреев и их делишки, я дал указание поступать безжалостно». Однако совершенно не считаться с мнением хозяйственников и военных рейхсфюрер СС не мог. Жалоба на спад производства в результате «переселения» поступила и от варшавского губернатора Людвига Фишера. Даже руководители полиции и СС в Генерал-губернаторстве пришли наконец к общему мнению, что истребление еврейских рабочих парализовало работу ряда предприятий. Командующий СС и полиции в Генерал-губернаторстве Фридрих-Вильгельм Крюгер обещал доложить об этом Гиммлеру и прибавил, что тот, вероятно, будет удовлетворен, если всех еврейских рабочих переведут в кратчайший срок на лагерный режим.

Не следует усматривать в этих спорах внутри нацистской верхушки какие-то принципиальные разногласия. Противники немедленного истребления руководствовались по большей части ничуть не менее низменными мотивами, чем Гиммлер и его окружение. Завзятые рабовладельцы, без зазрения совести попиравшие человеческие права своих жертв, они были всего лишь более расчетливыми хозяевами и хотели извлечь из двуногого скота, прежде чем пустить его под нож, максимум дохода.

В сущности, и Гиммлер стоял на подобных позициях, когда речь шла о других народах. Выступая 4 октября 1943 г. перед генералами СС в Познани, он говорил, что если 10 000 русских женщин роют немецкий противотанковый ров, то для него, Гиммлера, безразлично, что станет с этими женщинами, лишь бы ров был выкопан. Что же касается евреев, то для Гиммлера и его сторонников было гораздо важнее перебить их, чем вырыть их руками противотанковый ров. В этом проявлялся иррациональный, патологический характер гитлеровской идеологии. Одурманивая массы мифом о евреях как о главном враге и главной опасности, нацистские фанатики сами оказались в плену своих измышлений. (Разве не является ярким подтверждением тому факт, что отставание Германии в работах над ядерным оружием в значительной мере объясняется недоброжелательным отношением ее партийных идеологов к новейшим «отдающим еврейским духом» достижениям в физике?)

Выполнению гитлеровских планов массового истребления евреев в масштабах всей Европы мешало сопротивление народов оккупированных и «союзных» Германии стран. Особенно оно усилилось к концу 1942 г., когда стало известно о судьбе «депортированных». Даже в странах-сателлитах — Италии, Болгарии, Румынии, вишистской Франции, Венгрии — местные власти, считаясь с настроениями общественности, были вынуждены во многом противодействовать мероприятиям ведомства Эйхмана. В Голландии антиеврейские мероприятия оккупантов вызвали всеобщую стачку, в Дании и Норвегии операция по истреблению евреев провалилась почти полностью из-за массового сопротивления населения, финны вообще не допустили какой бы то ни было дискриминации евреев на своей территории.

К осени 1942 г. «переселенческая акция» в Варшаве начала свертываться. В гетто одно время это связывали с последствиями налета советской авиации на немецкие объекты в Варшаве в ночь на 21 августа и в ночь на 1 сентября. Эти налеты были восприняты как возмездие за немецкие зверства (рассказывали даже о сброшенных с самолетов листовках соответствующего содержания). Немецкие власти объявили в конце августа о предстоящем окончании «акции» и приказали персоналу больницы, помещение которой использовалось под сборный пункт, вернуться на старое место. Правда, после этого с 6 по 10 сентября немцы провели «регистрацию» больных и персонала и отправили еще около 1000 человек в Треблинку. Кроме того, в первых числах сентября была проведена «большая селекция» на фабриках-шопах. На щеточной фабрике из 7000 рабочих после «селекции» осталось 3000. Члены семейств, разбросанные по разным шопам, узнавали по вечерам о гибели своих близких. В эти дни погибло много деятелей культуры — художников, поэтов, работавших на шопах.

Отряды СС и еврейской полиции с особой тщательностью прочесали еще раз все гетто. В течение недели было погружено в эшелоны около 50—70 тысяч человек. Немало людей во время облавы было убито. Фашисты взялись и за плацувкаржей, которые до сих пор находились в сравнительной безопасности. Еще во второй половине августа стали вывозить членов их семей, в сентябре же Брандт принялся лично проводить у ворот «селекцию» возвращавшихся с работы плацувкаржей. Выглядевшие слабыми и больными отправлялись на умшлагплац. Некоторые группы отсылали туда в полном составе. Пройдя ворота, плацувкаржи двигались по гетто, как по вражеской территории, озираясь на каждом шагу и посылая вперед пикеты, чтобы не попасть невзначай на новую «селекцию».

В заключение «акции» немцы 21 сентября окружили дома еврейской полиции на Островской и Волынской улицах и отправили в газовые камеры большую часть полицейских вместе с женами и детьми. В услугах этих людей они больше не нуждались. Не попавшие под «сокращение» полицейские во главе со своими начальниками Лейкиным и Шмерлингом изо всех сил помогали немцам и в этом деле.

Тридцати тысячам человек — рабочим, лицам, привлеченным для собирания имущества депортированных, остаткам полиции и юденрата — гитлеровцы пока даровали жизнь. Инженер Гольдман, погибший спустя несколько месяцев, писал, что это было скопление людей, происходивших из всех общественных слоев, бросивших свою профессию и ухватившихся за ранее незнакомую им тяжелую физическую работу: врачи делали щетки, учителя шили мундиры и чинили обувь, инженеры работали утюгами, адвокаты стояли у станков. Это были по большей части люди, оторванные от своих семей — мужья без жен, жены без мужей, родители без детей, дети без родителей, — потерявшие дом, ютящиеся в случайных квартирах, оставленных депортированными. При этом одним достались квартиры, полные одежды, белья, продовольствия, другим — грязь и насекомые.

В начале ноября Брандт предложил юденрату открыть магазин, кинотеатр, театр, кабаре. Немцы обещали снова увеличить территорию гетто и выдать продовольственные карточки даже тем, кто уклонился от «переселения» в Треблинку, они объявили амнистию для скрывающихся на «арийской стороне», если те до 1 декабря вернутся в гетто. Были освобождены люди, находившиеся в тюрьмах и на умшлагплаце. Юденрат известили, что гетто будет оставлено в покое. Поступило даже предписание составить производственный план на период до мая 1943 г.

Варшавское гетто состояло теперь из нескольких частей, разделенных «ничьей землей», пребывание на которой евреям было запрещено под страхом смерти. Там жили «нелегальные», не зарегистрированные властями люди, избежавшие «переселения». Каждый шоп представлял собой теперь самостоятельную изолированную зону. Рабочие жили в казармах, не смея покидать их даже для того, чтобы увидеться с женами и детьми. На работу ходили группами, всегда под охраной. Появляться на улицах в одиночку запрещалось под страхом смерти. В случае неотложной необходимости людям приходилось пробираться от дома к дому крадучись, ежеминутно прячась в подворотнях. Каждый должен был нацепить на грудь бирку с рабочим номером и наименованием предприятия. Зарплата, причитавшаяся рабочим, шла в кассу СС. (За один только месяц таким образом было оприходовано полтора миллиона злотых.) Нарушители дисциплины и заболевшие немедленно отправлялись в Треблинку. Получая по одной-две тарелки супа и по 250–500 граммов хлеба в день, рабочие прирабатывали контрабандной продажей вещей, захваченных в опустевших после «акции» домах.

Всего за время «акции», по данным немецкого генерала Штроопа на 3 октября 1942 г., из Варшавского гетто было вывезено 310 322 человека. Позднейшие подсчеты дали следующие цифры: вывезено 280 000, убито во время «акции» в самом гетто 10 000, бежали на «арийскую сторону» 25 000, спрятались внутри гетто 25 000, получили разрешение остаться 35 633 человека. Уцелевшие были по большей части молодыми, сравнительно крепкими людьми в возрасте от двадцати до сорока лет. Напротив, малолетние дети и глубокие старики были уничтожены почти поголовно. По всему Генерал-губернаторству число убитых евреев достигло к этому времени 1 000 000 человек.