Ф.М.Лурье
(Санкт-Петербург)
ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР: ЧТО ЭТО?
(Публицистически заостренная статья Ф.М.Лурье (переработанное автором выступление
на «круглом столе», организованном в рамках конференции) в целом несколько
выпадает из общего фактологического направления работ, представленных в
сборнике. Хотя взгляд автора на проблему террора (и революционное движение
в целом) кажется нам во многом упрощенным, однако именно такой взгляд широко
распространен в наши дни, и по этой причине мы сочли важным опубликовать
работу Лурье. - прим. сост.)
Истоки индивидуального политического террора, потрясшего Россию в конце
XIX—начале XX в., скрываются в глубинах нашей истории. Первоначально его
использовали соперники, претендовавшие на власть. С зарождением освободительного
движения террор превратился в одно из главнейших средств борьбы с самодержавием
(и тоже за власть).
Создавая полицейско-бюрократическое государство, Петр I, сам того не желая,
одновременно открыл доступ в Россию свободолюбивой европейской культуре.
Уже во второй половине XVIII в. просвещенным русским дворянам пришлось начать
борьбу за элементарные права, которые в европейских государствах давно
стали обыденными. Западные монархии заменялись республиками или ограничивались
конституциями, а российский трон проявлял все возрастающую агрессивность
в отношении лиц, стремившихся к политическим и экономическим преобразованиям.
Стеснение свобод, данных человеку природой, приводит к попыткам обойти
закон, порождает недовольство властями. Но любое проявление недовольства
каралось наравне с призывами к насильственному изменению «установленного
Законами Основными образа правления». Можно ли наказывать за различие во
взглядах, за неодинаковый ход мыслей? Одни воспринимают действия других
как пагубные, другие те же действия считают благом. В политическом процессе
подсудимый и его обвинитель могут со временем поменяться местами. Время
столь мощно влияет на наши представления, что вчерашние реакционеры сегодня
видятся нам полезнее левых радикалов. Правоту в политическом споре определяет
история, лишь она расставляет все по своим местам. Чем дальше мы уходим
от свершившегося события, тем точнее можем его оценить. Разумеется, вышесказанное
не относится к пропаганде национальной розни, насильственного свержения
законного правительства и вообще к любым проявлениям насилия, не санкционированным
судебными властями.
Недовольство существующим государственным устройством побуждает к теоретическим
разработкам иных политических и экономических систем, а запрет их пропаганды —
к конспирации, губительной своей закрытостью. Знакомство слабо образованных
молодых людей с социалистическими учениями при отсутствии открытой научной
критики уводит их в миры несбыточных грез, увлекает утопиями, кажущимися
им вполне реальными. В середине XIX в. и позже многие полагали, что эти
учения, воплощенные в жизнь, пренепременно избавят человечество от рабства
и нищеты. Радикально настроенная часть русского общества не сомневалась
в том, что народы, населяющие Россию, с нетерпением ожидают сигнала, по
которому тут же поднимутся против царя и помещиков, чиновников и фабрикантов.
Анализ программных документов «Земли и воли», «Народной воли», других революционных
сообществ приводит к мысли о полном непонимании проповедуемых ими идей
и фанатической вере в реальность их осуществления. Они не пожелали даже
предположить, что народ вовсе не собирается восставать ради непонятных
ему призывов. Убедившись на собственном опыте в консерватизме крестьян
и провале «подготовления революции в России на коренных социалистических
началах», народники обратились к индивидуальному политическому террору.
Они увидели в нем «осуществление революции в настоящем» (Н.А.Морозов).
Террор есть компенсация, попытка реванша за провал «хождения в народ»,
за неудачи с кружками самообразования, воскресными школами, мелкими конспиративными
обществами.
В.И.Засулич 24 января 1878 г. стреляла в столичного градоначальника Ф.Ф.Трепова,
допустившего в своих действиях вопиющий произвол. Под напором общественного
мнения суд присяжных оправдал террористку, а собравшаяся на улице толпа
помогла ей скрыться от полиции. Полгода спустя С.М.Кравчинский среди бела
дня заколол кинжалом шефа жандармов Н.В.Мезенцова и благополучно бежал
за пределы империи. Быть может, и Трепов, и Мезенцов заслуживали жесточайшего
наказания, но подобные вопросы решаются в процессе судебного разбирательства.
Кто дал право Л.Ф.Мирскому стрелять в главноуправляющего III Отделением
А.Р.Дрентельна? Трое молодых людей — Н.А.Морозов, А.Д.Михайлов и Л.Ф.Мирский —
после минутного обсуждения решили распорядиться жизнью боевого генерала.
Позже Мирский предал товарища по заключению только для того, чтобы облегчить
себе условия пребывания в тюрьме.
«Расцвет» политического террора пришелся на конец царствования Александра
II. По инициативе монарха в 1860-е гг. начались прогрессивные преобразования,
что породило недовольство и консерваторов, противившихся любым социальным
и политическим переменам, и революционеров(здесь и далее речь идет не о рядовых революционерах, а о их вождях. Мораль лидера революционной партии отличается от морали ее рядового члена, искренне
убежденного в святости цели, за которую он готов пожертвовать собой. Очень
часто циничные вожди умышленно вводили в заблуждение доверчивых соратников
и, будучи уверены, что во имя «высших» целей вправе так поступать, не колеблясь
рисковали чужими жизнями. Многие из них густо наследили в истории чужой
человеческой кровью - прим. сост.), не желавших державе благополучия
из рук императора, и либералов, разочарованных темпами реформ, принимавших
осмотрительность властей за нерешительность. Реформы не только привели
к существеннейшим положительным переменам, но и взрастили невиданное ранее
число жаждавших скорейших революционных перемен.
Доверчивая молодежь 1860-х гг., рвавшаяся самоотверженно служить своему
народу, не имея опыта и знаний, ловила каждое слово М.А.Бакунина и других
революционеров старшего поколения. Возбужденные их пропагандой, разъяренные
медлительностью, свойственной Александру II, они метались в поисках объектов
приложения своих сил. Им предлагали бросать учебу и идти в народ, — они
покидали университеты и селились в деревнях, их призывали убивать, — они
научились изготавливать и бросать бомбы.
Была ли в этом вина властей? Бесспорно. Вместо того чтобы разрешить студентам
устраивать кассы взаимопомощи, библиотеки, кухмистерские и клубы, где без
опасений репрессий можно было бы обсуждать любые политические и экономические
проблемы, правительство запретило все, что могло способствовать развитию
в молодых людях истинного патриотизма, умения самостоятельно мыслить и
анализировать. То, что давно вошло в традиции европейских университетов,
российские власти старательно искореняли, не ведая, что тем самым подталкивают
студенчество в объятия революционеров и выбивают почву из-под своих же
ног. Если бы не чрезмерные правительственные запреты, запреты любой оппозиции,
революционеров было бы меньше, да и повадки были бы иными. У несогласных
с властями отсутствовал выбор, им оставили всего один путь, путь в конспирацию,
а она чаще всего формировала революционное сообщество. Революционеры (как,
впрочем, и оппозиционеры) противятся реформам, исходящим не от них, особенно
когда преобразования могут дать положительный результат. Одно из основных
качеств революционера — стремление к тому, чтобы в его родном отечестве
жилось как можно хуже (чем хуже — тем лучше). Тогда есть шансы на успех
революции. Поэтому народовольцы с такой яростью нападали на царя-реформатора
Александра II, травили его, как зверя. Общественное мнение превратило В.И.Засулич
и С.М.Кравчинского в героев, у них отыскалось множество усердных последователей.
Имена многих народников, и среди них первых террористов, освящены чистотой
помыслов и бескорыстием. Это люди-легенды. Они видятся нам с одухотворенными
лицами, они притягивают нас и очаровывают, что мешает объективно оценить
их поступки. Мудрый яснополянский старец сказал бывшим шлиссельбуржцам,
посетившим его после освобождения, что восхищен их верой и мученичеством,
но не дай Бог, если они когда-нибудь придут к власти — наступят времена
куда худшие, чем царствование Николая II.
Многим поколениям народники служили эталоном фанатической преданности великой
утопической идее, однако и они внесли свой вклад в зарождение большевизма,
торжество вседозволенности в российском революционном движении.
После взрыва 1 марта 1881 г. на Екатерининском канале наступило длительное
затишье: Александр III проявил власть, а Г.П.Судейкин и С.П.Дегаев — сноровку.
Новый всплеск политического террора пришелся на самое начало XX в. Он характеризуется
постепенным ростом числа убийств и экспроприаций, а также «мельчанием»
жертв — от монарха и министров до околоточных надзирателей и рядовых жандармов,
порою случайно подвернувшихся. Политический террор превратился в нечто
схожее с бытовым бандитизмом, и многие эти понятия отождествляли. Сложилась
обстановка, способствовавшая укреплению революционных сообществ и расшатыванию
государственных устоев. На терроре воспитывались поколения, к нему привыкли,
проявили терпимость, позволили пустить глубокие корни, превратили в повседневность.
Террор вытеснил основную заповедь христианской религии — «Не убий». Не всегда
бомбы бросали атеисты. В XX в. рука об руку с террором шли предательство
и политическая провокация. Они затмевали все благородное, что было свойственно
рядовым эсерам, о которых хочется сказать почти те же слова, что и о народниках.
С позиций сегодняшнего дня, когда хорошо известны результаты деятельности
всех российских революционных партий, мы обязаны причислить индивидуальный
политический террор к уголовно наказуемым деяниям. Какие бы соблазнительно-привлекательные
цели ни преследовали террористы, любой террор есть самосуд и не может быть
оправдан благими намерениями. Совершивший уголовное преступление должен
понести наказание только от рук правосудия, даже если оно несовершенно.
Самосуд ничем оправдан быть не может.
Террор — один из элементов вседозволенности, в то время как в борьбе за
светлые цели следует использовать только соответствующие им средства. Цель
не оправдывает средства, цель определяет средства. Негодные средства деформируют
цель, делают ее неузнаваемой. Уж в этом-то нам дали убедиться. По средствам
можно судить о цели. Если применяются такие средства, как индивидуальный
политический террор, под предлогом, что другими средствами поставленная
цель достигнута быть не может, нужна ли такая цель? Уголовники не в состоянии
создать справедливое государственное устройство, даже если вдруг искренне
этого захотят. И национально-освободительные движения должны обходиться
без террора.
Войны, кровная месть, стремление освободить заложников не оправдывают применение
политического террора, будь то убийство М.С.Урицкого, С.В.Петлюры и им
подобных. Закон должен обеспечивать неотвратимость наказания, все противозаконное
следует квалифицировать как преступление. Во время второй мировой войны
над английскими деревнями пролетал немецкий самолет, и летчик хладнокровно
расстреливал из пулемета мирное население. Удачным выстрелом из ружья его
сбил меткий крестьянин. Высота была невелика, скорость небольшая, летчик
остался жив. Сбежавшиеся выволокли его из кабины и избили. Учинивших самосуд
судили, оправдательный приговор им вынесен не был. Такова правовая оценка
свершившегося.
Могут ли встретиться случаи индивидуального политического террора, когда
его применение допустимо? Нет. Мы не в силах предугадать и гарантировать
ход событий. Например, убийство Павла I, — благо ли оно для России? Как
развивались бы взаимоотношения европейских государств с Россией под скипетром
Павла, какой была бы Отечественная война 1812 г.? Соблазнительно рассмотреть
случай, когда политический террор допустим, но такого случая нет. Полковник
Штауфенберг и другие участники заговора предполагали, что после убийства
Гитлера 20 июня 1944 г. союзники быстро договорятся с Германией о подписании
мирного соглашения. Кончится бойня, Фатерланд возродится, проигравших,
кроме кучки фашистов, не будет. С позиций обывателя желание Штауфенберга
уничтожить ненавистное чудовище вполне понятно и вызывает сочувствие. Но
предположим другое развитие событий: со смертью Гитлера Германия ввергается
в хаос, союзники наперегонки оккупируют страну и состязаются в мародерстве.
Для немцев, подчеркиваю, для немцев подобный ход событий был бы существенно
трагичнее свершившегося. Да и только ли для немцев? А если предположить
возможность столкновения союзников? Договоренность между ними о взаимодействии
предусматривала другой сценарий, но политикам свойственно пренебрегать
прежними договоренностями.
Нетрудно сочинить несколько правдоподобных вариантов возможного развития
несвершившегося, но это область фантастов и людей искусства. От нас же
требуется другое — не забывать, что нигде, никто и никогда не вправе провозглашать,
по какому варианту будут развиваться реальные события.
Итак, индивидуальный политический террор второй половины XIX—начала XX в.(Террор, осуществлявшийся различными революционными сообществами, был различен
и по природе, и по поставленным перед террористами задачам. Но эти вопросы
здесь не рассматриваются - прим. сост.)
возник в результате преступно-ошибочных воздействий российских властей
на радикально настроенных молодых людей. С позиций сегодняшнего дня он
должен рассматриваться как уголовно наказуемое преступление, его применение
никакими целями оправдано быть не может. В начале XX в. Россию охватила
эпидемия политического террора. Вплоть до февральской революции она с разной
интенсивностью распространялась по территории империи. Число погибших с
обеих сторон приблизилось к двадцати тысячам. Если бы не было такого разгула
индивидуального политического террора, если бы он не превратился в нечто
привычное, возможно, не произошло бы того, что случилось после октября
1917 г.