Ф.М.Лурье
(Санкт-Петербург)

ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР: ЧТО ЭТО?

(Публицистически заостренная статья Ф.М.Лурье (переработанное автором выступление на «круглом столе», организованном в рамках конференции) в целом несколько выпадает из общего фактологического направления работ, представленных в сборнике. Хотя взгляд автора на проблему террора (и революционное движение в целом) кажется нам во многом упрощенным, однако именно такой взгляд широко распространен в наши дни, и по этой причине мы сочли важным опубликовать работу Лурье. - прим. сост.)

Истоки индивидуального политического террора, потрясшего Россию в конце XIX—начале XX в., скрываются в глубинах нашей истории. Первоначально его использовали соперники, претендовавшие на власть. С зарождением освободительного движения террор превратился в одно из главнейших средств борьбы с самодержавием (и тоже за власть).
Создавая полицейско-бюрократическое государство, Петр I, сам того не желая, одновременно открыл доступ в Россию свободолюбивой европейской культуре. Уже во второй половине XVIII в. просвещенным русским дворянам пришлось начать борьбу за элементарные права, которые в европейских государствах давно стали обыденными. Западные монархии заменялись республиками или ограничивались конституциями, а российский трон проявлял все возрастающую агрессивность в отношении лиц, стремившихся к политическим и экономическим преобразованиям.
Стеснение свобод, данных человеку природой, приводит к попыткам обойти закон, порождает недовольство властями. Но любое проявление недовольства каралось наравне с призывами к насильственному изменению «установленного Законами Основными образа правления». Можно ли наказывать за различие во взглядах, за неодинаковый ход мыслей? Одни воспринимают действия других как пагубные, другие те же действия считают благом. В политическом процессе подсудимый и его обвинитель могут со временем поменяться местами. Время столь мощно влияет на наши представления, что вчерашние реакционеры сегодня видятся нам полезнее левых радикалов. Правоту в политическом споре определяет история, лишь она расставляет все по своим местам. Чем дальше мы уходим от свершившегося события, тем точнее можем его оценить. Разумеется, вышесказанное не относится к пропаганде национальной розни, насильственного свержения законного правительства и вообще к любым проявлениям насилия, не санкционированным судебными властями.
Недовольство существующим государственным устройством побуждает к теоретическим разработкам иных политических и экономических систем, а запрет их пропаганды — к конспирации, губительной своей закрытостью. Знакомство слабо образованных молодых людей с социалистическими учениями при отсутствии открытой научной критики уводит их в миры несбыточных грез, увлекает утопиями, кажущимися им вполне реальными. В середине XIX в. и позже многие полагали, что эти учения, воплощенные в жизнь, пренепременно избавят человечество от рабства и нищеты. Радикально настроенная часть русского общества не сомневалась в том, что народы, населяющие Россию, с нетерпением ожидают сигнала, по которому тут же поднимутся против царя и помещиков, чиновников и фабрикантов. Анализ программных документов «Земли и воли», «Народной воли», других революционных сообществ приводит к мысли о полном непонимании проповедуемых ими идей и фанатической вере в реальность их осуществления. Они не пожелали даже предположить, что народ вовсе не собирается восставать ради непонятных ему призывов. Убедившись на собственном опыте в консерватизме крестьян и провале «подготовления революции в России на коренных социалистических началах», народники обратились к индивидуальному политическому террору. Они увидели в нем «осуществление революции в настоящем» (Н.А.Морозов). Террор есть компенсация, попытка реванша за провал «хождения в народ», за неудачи с кружками самообразования, воскресными школами, мелкими конспиративными обществами.
В.И.Засулич 24 января 1878 г. стреляла в столичного градоначальника Ф.Ф.Трепова, допустившего в своих действиях вопиющий произвол. Под напором общественного мнения суд присяжных оправдал террористку, а собравшаяся на улице толпа помогла ей скрыться от полиции. Полгода спустя С.М.Кравчинский среди бела дня заколол кинжалом шефа жандармов Н.В.Мезенцова и благополучно бежал за пределы империи. Быть может, и Трепов, и Мезенцов заслуживали жесточайшего наказания, но подобные вопросы решаются в процессе судебного разбирательства. Кто дал право Л.Ф.Мирскому стрелять в главноуправляющего III Отделением А.Р.Дрентельна? Трое молодых людей — Н.А.Морозов, А.Д.Михайлов и Л.Ф.Мирский — после минутного обсуждения решили распорядиться жизнью боевого генерала. Позже Мирский предал товарища по заключению только для того, чтобы облегчить себе условия пребывания в тюрьме.
«Расцвет» политического террора пришелся на конец царствования Александра II. По инициативе монарха в 1860-е гг. начались прогрессивные преобразования, что породило недовольство и консерваторов, противившихся любым социальным и политическим переменам, и революционеров(здесь и далее речь идет не о рядовых революционерах, а о их вождях. Мораль лидера революционной партии отличается от морали ее рядового члена, искренне убежденного в святости цели, за которую он готов пожертвовать собой. Очень часто циничные вожди умышленно вводили в заблуждение доверчивых соратников и, будучи уверены, что во имя «высших» целей вправе так поступать, не колеблясь рисковали чужими жизнями. Многие из них густо наследили в истории чужой человеческой кровью - прим. сост.), не желавших державе благополучия из рук императора, и либералов, разочарованных темпами реформ, принимавших осмотрительность властей за нерешительность. Реформы не только привели к существеннейшим положительным переменам, но и взрастили невиданное ранее число жаждавших скорейших революционных перемен.
Доверчивая молодежь 1860-х гг., рвавшаяся самоотверженно служить своему народу, не имея опыта и знаний, ловила каждое слово М.А.Бакунина и других революционеров старшего поколения. Возбужденные их пропагандой, разъяренные медлительностью, свойственной Александру II, они метались в поисках объектов приложения своих сил. Им предлагали бросать учебу и идти в народ, — они покидали университеты и селились в деревнях, их призывали убивать, — они научились изготавливать и бросать бомбы.
Была ли в этом вина властей? Бесспорно. Вместо того чтобы разрешить студентам устраивать кассы взаимопомощи, библиотеки, кухмистерские и клубы, где без опасений репрессий можно было бы обсуждать любые политические и экономические проблемы, правительство запретило все, что могло способствовать развитию в молодых людях истинного патриотизма, умения самостоятельно мыслить и анализировать. То, что давно вошло в традиции европейских университетов, российские власти старательно искореняли, не ведая, что тем самым подталкивают студенчество в объятия революционеров и выбивают почву из-под своих же ног. Если бы не чрезмерные правительственные запреты, запреты любой оппозиции, революционеров было бы меньше, да и повадки были бы иными. У несогласных с властями отсутствовал выбор, им оставили всего один путь, путь в конспирацию, а она чаще всего формировала революционное сообщество. Революционеры (как, впрочем, и оппозиционеры) противятся реформам, исходящим не от них, особенно когда преобразования могут дать положительный результат. Одно из основных качеств революционера — стремление к тому, чтобы в его родном отечестве жилось как можно хуже (чем хуже — тем лучше). Тогда есть шансы на успех революции. Поэтому народовольцы с такой яростью нападали на царя-реформатора Александра II, травили его, как зверя. Общественное мнение превратило В.И.Засулич и С.М.Кравчинского в героев, у них отыскалось множество усердных последователей.
Имена многих народников, и среди них первых террористов, освящены чистотой помыслов и бескорыстием. Это люди-легенды. Они видятся нам с одухотворенными лицами, они притягивают нас и очаровывают, что мешает объективно оценить их поступки. Мудрый яснополянский старец сказал бывшим шлиссельбуржцам, посетившим его после освобождения, что восхищен их верой и мученичеством, но не дай Бог, если они когда-нибудь придут к власти — наступят времена куда худшие, чем царствование Николая II.
Многим поколениям народники служили эталоном фанатической преданности великой утопической идее, однако и они внесли свой вклад в зарождение большевизма, торжество вседозволенности в российском революционном движении.
После взрыва 1 марта 1881 г. на Екатерининском канале наступило длительное затишье: Александр III проявил власть, а Г.П.Судейкин и С.П.Дегаев — сноровку. Новый всплеск политического террора пришелся на самое начало XX в. Он характеризуется постепенным ростом числа убийств и экспроприаций, а также «мельчанием» жертв — от монарха и министров до околоточных надзирателей и рядовых жандармов, порою случайно подвернувшихся. Политический террор превратился в нечто схожее с бытовым бандитизмом, и многие эти понятия отождествляли. Сложилась обстановка, способствовавшая укреплению революционных сообществ и расшатыванию государственных устоев. На терроре воспитывались поколения, к нему привыкли, проявили терпимость, позволили пустить глубокие корни, превратили в повседневность. Террор вытеснил основную заповедь христианской религии — «Не убий». Не всегда бомбы бросали атеисты. В XX в. рука об руку с террором шли предательство и политическая провокация. Они затмевали все благородное, что было свойственно рядовым эсерам, о которых хочется сказать почти те же слова, что и о народниках.
С позиций сегодняшнего дня, когда хорошо известны результаты деятельности всех российских революционных партий, мы обязаны причислить индивидуальный политический террор к уголовно наказуемым деяниям. Какие бы соблазнительно-привлекательные цели ни преследовали террористы, любой террор есть самосуд и не может быть оправдан благими намерениями. Совершивший уголовное преступление должен понести наказание только от рук правосудия, даже если оно несовершенно. Самосуд ничем оправдан быть не может.
Террор — один из элементов вседозволенности, в то время как в борьбе за светлые цели следует использовать только соответствующие им средства. Цель не оправдывает средства, цель определяет средства. Негодные средства деформируют цель, делают ее неузнаваемой. Уж в этом-то нам дали убедиться. По средствам можно судить о цели. Если применяются такие средства, как индивидуальный политический террор, под предлогом, что другими средствами поставленная цель достигнута быть не может, нужна ли такая цель? Уголовники не в состоянии создать справедливое государственное устройство, даже если вдруг искренне этого захотят. И национально-освободительные движения должны обходиться без террора.
Войны, кровная месть, стремление освободить заложников не оправдывают применение политического террора, будь то убийство М.С.Урицкого, С.В.Петлюры и им подобных. Закон должен обеспечивать неотвратимость наказания, все противозаконное следует квалифицировать как преступление. Во время второй мировой войны над английскими деревнями пролетал немецкий самолет, и летчик хладнокровно расстреливал из пулемета мирное население. Удачным выстрелом из ружья его сбил меткий крестьянин. Высота была невелика, скорость небольшая, летчик остался жив. Сбежавшиеся выволокли его из кабины и избили. Учинивших самосуд судили, оправдательный приговор им вынесен не был. Такова правовая оценка свершившегося.
Могут ли встретиться случаи индивидуального политического террора, когда его применение допустимо? Нет. Мы не в силах предугадать и гарантировать ход событий. Например, убийство Павла I, — благо ли оно для России? Как развивались бы взаимоотношения европейских государств с Россией под скипетром Павла, какой была бы Отечественная война 1812 г.? Соблазнительно рассмотреть случай, когда политический террор допустим, но такого случая нет. Полковник Штауфенберг и другие участники заговора предполагали, что после убийства Гитлера 20 июня 1944 г. союзники быстро договорятся с Германией о подписании мирного соглашения. Кончится бойня, Фатерланд возродится, проигравших, кроме кучки фашистов, не будет. С позиций обывателя желание Штауфенберга уничтожить ненавистное чудовище вполне понятно и вызывает сочувствие. Но предположим другое развитие событий: со смертью Гитлера Германия ввергается в хаос, союзники наперегонки оккупируют страну и состязаются в мародерстве. Для немцев, подчеркиваю, для немцев подобный ход событий был бы существенно трагичнее свершившегося. Да и только ли для немцев? А если предположить возможность столкновения союзников? Договоренность между ними о взаимодействии предусматривала другой сценарий, но политикам свойственно пренебрегать прежними договоренностями.
Нетрудно сочинить несколько правдоподобных вариантов возможного развития несвершившегося, но это область фантастов и людей искусства. От нас же требуется другое — не забывать, что нигде, никто и никогда не вправе провозглашать, по какому варианту будут развиваться реальные события.
Итак, индивидуальный политический террор второй половины XIX—начала XX в.(Террор, осуществлявшийся различными революционными сообществами, был различен и по природе, и по поставленным перед террористами задачам. Но эти вопросы здесь не рассматриваются - прим. сост.) возник в результате преступно-ошибочных воздействий российских властей на радикально настроенных молодых людей. С позиций сегодняшнего дня он должен рассматриваться как уголовно наказуемое преступление, его применение никакими целями оправдано быть не может. В начале XX в. Россию охватила эпидемия политического террора. Вплоть до февральской революции она с разной интенсивностью распространялась по территории империи. Число погибших с обеих сторон приблизилось к двадцати тысячам. Если бы не было такого разгула индивидуального политического террора, если бы он не превратился в нечто привычное, возможно, не произошло бы того, что случилось после октября 1917 г.