20.08.2008
Надежда Кеворкова. «Чтобы дали срок в лагере, в то время надо было что-то сделать». Советский диссидент Павел Литвинов в интервью "Газете".
40 лет назад 25 августа пятеро мужчин и три женщины вышли к Лобному месту на Красной площади. Они развернули плакаты с протестами против ввода войск стран Варшавского договора в Чехословакию. Участников акции арестовали, судили и посадили. Ни одной фотографии той демонстрации не существует. Длилась она несколько минут, но узнал о ней весь мир. Это была первая антивоенная политическая демонстрация в СССР.
Организатор той акции Павел Литвинов в интервью специальному корреспонденту «Газеты» Надежде Кеворковой рассказал о том, почему он вышел на площадь. Сегодня Павел Литвинов будет гостем Чехии, где вспоминают события августа 1968 года.
- Павел Михайлович, 40 лет назад вы с друзьями вышли протестовать против ввода советских войск в Чехословакию. Это был порыв или продуманный план? И кем вы были - подпольщиками, диссидентами, революционерами?
- Мы никак себя не называли тогда, но у нас было ощущение, что страна возвращается к сталинизму. Начались преследования писателей - Солженицына, Синявского, Даниэля. Когда арестовали моих друзей Александра Гинзбурга и Юрия Галанскова и дали семь лет лагерей, я понял, что должен что-то делать. Я составлял книги с протоколами допросов, с записями из суда. Мне было 28 лет, я преподавал физику в Институте тонких химических технологий и все свое свободное время ездил по лагерям, собирал передачи, записывал, где кого из заключенных морят голодом, где пытают в психлечебницах. В конце 1967 года меня из института уволили, но я продолжал заниматься всем этим.
Тогда же первый секретарь Коммунистической партии Чехословакии Александр Дубчек произнес фразу: «Мы пытаемся построить социализм с человеческим лицом». Никаких реальных изменений они не сделали. Они только начали дискуссию о том, как идти другим путем. Вот и мы хотели, чтобы свободная дискуссия началась у нас, хотя иллюзий не питали и не были наивны.
- Откуда вы узнавали про чешские события?
- По телевизору этого не показывали. Советские газеты наперебой лгали о чехословацких событиях. Но многое можно было понять даже сквозь ложь советской прессы, люди научились читать между строк, и вместе с западным радио на русском языке можно было составить ясную картину. Кроме того, в самиздате циркулировали переводы из чехословацкой прессы. В Москве чешские газеты продавались. Лариса Богораз, Костя Бабицкий и Наташа Горбаневская - все трое потом вышли вместе со мной на демонстрацию, были славистами, занимались переводами. Советская пропаганда вещала, что Чехословакия хочет присоединиться к НАТО, разбить Варшавский пакт, если мы не поможем, то туда войдут войска НАТО. Ничего похожего не происходило.
Мы задолго до самих событий боялись, что СССР пошлет туда танки. И мы много раз обсуждали, что делать, чтобы этот процесс остановить. Это стало частью нашего движения - внимание к чешским переменам.
- Как вы узнали, что 21 августа танки вошли в Прагу?
- Утром мы были с моей женой Майей Копелевой у Ларисы Богораз. В 6 утра позвонил Петр Якир. Мы включили радио и услышали постановление ЦК КПСС о том, что оказана братская помощь, и танки СССР, Польши, Болгарии и Восточной Германии вошли в Чехословакию.
Мы пробовали послушать BBC, но не получилось. Все западные радиостанции в советское время глушили. Денег на глушилки тратили больше, чем американцы с англичанами на вещание. Когда Хрущев стал ездить по миру, его спрашивали журналисты, зачем глушат. Он распорядился это дело прекратить. И некоторое время можно было приемники слушать, даже после отставки Хрущева. А вот 21 августа "голоса" снова стали глушить.
В этот день судили нашего друга Анатолия Марченко. Мы пошли к суду, он располагался рядом с Савеловским вокзалом и улицей Правды. Обычно нас внутрь помещения не пускали. Формально заседания были открытыми, но набивались в зал проверенные люди, а для нас места не оставалось. А тут из-за ввода войск они боялись оставить нас на улице - как бы мы не стали шуметь. И впустили нас в зал.
Толе дали в тот раз год лагеря за то, что он из города Александров приехал на один день в Москву. Он просидел в лагерях 15 лет с небольшими перерывами, написал книгу о послесталинских лагерях «Мои показания» и умер в заключении.
Нас было человек 30. Когда мы вышли после приговора, многие подходили ко мне и говорили, чтобы я сообщил им, если буду что-то устраивать. Все ожидали именно от меня - я как-то в то время стал центральной фигурой.
Ощущение стыда было не только у нас. В те дни по всем предприятиям проходили организованные митинги в поддержку ввода войск. И многие люди, как оказалось, не были согласны с тем, что это делается от их имени. Я не хотел, чтобы от моего имени такая помощь была оказана чехам.
- Как возникла идея демонстрации? И почему на Красной площади?
- Красная площадь была местом всех парадов и демонстраций. Мы хотели показать, что решения партии и правительства можно не только одобрять, но и критиковать - на том же самом месте. Конституция нам это разрешает. Ларисе Богораз пришла в голову идея сесть возле Лобного места. Красная площадь была естественным местом для разговора с правительством. А на Лобном месте есть приступочка. Мы хотели не стоять, а сидеть. Ведь если ты стоишь, тебя можно толкнуть, можно спровоцировать драку. А сидячая демонстрация - это, конечно, сопротивление, но нарочито мирное. Это традиция мирных демонстраций. Красная площадь была удобна еще и тем, что по ней не ходит транспорт. Идея была такая: собраться на Красной площади в первое воскресенье в полдень.
Были колебания. Некоторые считали, что не надо идти мне и Ларисе Богораз одновременно, что это обезглавит движение. Были те, кто сказал, что придет, но не пришел.
- Участники демонстрации были ровесниками?
- Нет, Вадиму Делоне 21 год, его из университета исключили. Тане Баевой - 20, Ларисе и Бабицкому - ближе к 40. Они были уже крупными учеными. Были многие, кто не смог прийти. Петр Григорьевич Григоренко пришел бы, но он был в Крыму. Толе Якобсону жена отказалась передать, когда мы назначили, поэтому он не был с нами, хотя он хотел. Петр Якир сам не пришел, но позвал Таню и Вадима, совсем молодых ребят. Он же позвал и Дремлюгу, которого мы мало знали.
Я не хотел никого звать. Я говорил только тем, кто сам ко мне обратился. Петр Якир спросил сам, я его поэтому и позвал. Он сам не пришел - в последнюю минуту испугался.
- Вы пришли все вместе?
- Нет, мы шли отдельно, из разных мест. Мавзолей был закрыт. ГУМ тоже. Народу на площади было мало. В основном наши случайные туристы, иностранных тогда почти не было. За мной велась постоянная слежка в те дни, я еще в метро заметил хвост. Двое за мной ехали, одного я уже просто знал в лицо. Они догадывались, что мы что-то задумали, но не знали состава участников, времени и места. Мы по части конспирации были большими халтурщиками, но старались лишнего не говорить, по крайней мере по телефону.
- Песня Александра Галича про декабристов со словами: «Можешь выйти на площадь, смеешь выйти на площадь в тот назначенный час» была написана о вас?
- Он написал песню в начале августа. Поехал в Дубну и там на квартире у друзей-физиков ее спел. Там же был Лев Копелев. Я пришел к ним 23 августа вечером, ничего им не говоря, естественно. И Копелев напел нам с Майей эту песню. Мы послушали. Я сказал, что песня очень своевременная. По крайней мере, так все запомнила жена Льва Копелева Раиса Орлова.
- А кто с коляской пришел на демонстрацию?
- Поэт Наталья Горбаневская.
- А кто был в коляске?
- Ее трехмесячный сын. Не с кем было оставить. Сама Наташа держала чехословацкий флаг. Она принесла для меня мой плакат «За нашу и вашу свободу». Это лозунг русско-польской солидарности, который любил Герцен. Герцен считал, что русские не могут быть свободны, пока они угнетают поляков. Мне этот лозунг был близок. Я развернул его. Вадик Делоне сидел рядом. Вот мы вдвоем его и держали. Костя Бабицкий написал: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия». Володя Дремлюга написал: «Позор оккупантам» и «Свободу Дубчеку», хотя мы тогда не знали, что он арестован. Наташа Горбаневская все это описала в книге «Полдень».
- Ну вот, полдень, воскресенье, вы все пришли...
- И мы сели. Рядом не было практически никого. Гэбэшники куда-то исчезли. Случайно несколько туристов встали около нас. Вдруг со стороны Мавзолея и Исторического музея бегут с криками. Женщина из ГБ подбегает с хозяйственной сумкой и начинает бить меня по голове. Сумка тяжеленная, как с книгами. Она меня так избила, что болела потом вся голова. Витю Файнберга, искусствоведа из Эрмитажа (он специально приехал из Ленинграда, догадываясь, что я буду устраивать демонстрацию), гэбэшник бьет кованым ботинком по лицу и выбивает четыре зуба. Его потом с нами не судили, а поместили в психушку и там пять лет истязали. Его судьба самая жестокая - они не хотели выводить его на суд с выбитыми зубами.
Они порвали наши лозунги. Метрах в трех сзади стоял человек в белом костюме, явно их начальник. Он все это видел. И скомандовал: «Бить перестать».
Тут начала собираться толпа. Гэбэшники медлят. Люди спрашивают, что происходит. Кто-то им говорит: «Это чехи». Гэбэшники кричат: «Это пьяницы, тунеядцы». Потом в «Московской правде» нас так и назвали. Мы говорим, что мы пришли сюда, протестуя против советского вторжения. Какой-то простой человек из Орла говорит, что если бы мы не вошли, то вошли бы немцы из ФРГ, НАТО. Я отвечаю: какое НАТО, ведь это бы означало мировую войну. Никто не пошел бы по этому поводу на мировую войну.
Уже человек 30 стоит, спрашивают - мы отвечаем. Проходит минут семь, гэбэшники нас волокут.
У нас было решение: не сопротивляться, но и не помогать. Поэтому они могли нас только нести. Я был довольно крупный, так что втроем они меня доволокли. Дремлюга, простой рабочий парень, начал сопротивляться. Я ему сказал, чтобы он прекратил, иначе нас обвинят в хулиганстве.
Наташу Горбаневскую с коляской не тронули, сломали ей флажок и посадили в отдельную машину. Они приняли решение ее не арестовывать и не судить. Ее осудили позже, когда она написала книгу о нашей демонстрации и выпустила несколько номеров «Хроники текущих событий». Она провела два года в тюремной психбольнице, где ее пытали психотропными препаратами.
Отвезли всех в 50-е отделение на Пушкинской (теперь Дмитровской). Мы три часа сидели там, пока КГБ согласовывал свои планы. Настояли, чтобы приехал врач к Файнбергу. Протокол они сделали и к делу присоединили.
- А в чем вас обвинили?
- Нас обвинили в том, что мы мешали движению на Красной площади, где не было ни одного автомобиля. Причем милиционера, который не хотел это писать, заставили переделать протокол, о чем он прямо написал.
Свидетелями против нас сделали семерых солдат кремлевской части. Они все служили в одном полку. Но все показали на суде, что оказались на Красной площади случайно. И все утверждали, что друг друга знать не знают.
Они рассказывали, что мы хотели возбудить толпу, что мы кричали, что мы были агрессивными.
Была и настоящая свидетельница по фамилии Ястреба из какого-то городка. Она просто на экскурсии находилась. Она приехала на суд. И рассказала, что видела наши плакаты. Она описала, как нас били, как выбили зубы. Все это суд записал с ее слов.
- Кто у вас был адвокатом?
- Дина Исааковна Каминская, она уже умерла. Софья Васильевна Каллистратова защищала Вадика Делоне. Монахов защищал Дремлюгу, Поздеев - Бабицкого.
190-1 и 190-3 - это были специальные статьи по преступлениям против порядка управления. Вот по этим статьям нас обвиняли. Все мы заявили, что каждый вышел на демонстрацию протеста, а не сопротивляться или хулиганить.
Потом ко мне и к моей жене приходили с обыском. Они искали самиздат и много всяких машинописных материалов забрали, но в нашем деле тогда не использовали.
- А вы были золотой молодежью? Все же внук наркома иностранных дел Максима Литвинова.
- Нет, не был. Это вообще была такая пропагандистская выдумка КГБ и комсомола, которые пытались опорочить молодежь, которая с середины 1950-х годов, как раз когда я оканчивал среднюю школу, выходила из-под их влияния. Мы носили узкие брюки в 1950-х годах, любили джаз, и это властей пугало.
- Зачем искали самиздат? Найденный при обыске машинописный текст был уликой?
- Да, правда, смотря что перепечатано. Скажем, если они находили описание того, как сидит Синявский или Даниэль, марксисты или кто-то еще политический, как с ними обходятся, какие нарушения, то это все считалось уликой, запрещенной литературой. Пока не было нас, о том, что творится, знали только родственники. Мы собирали информацию, давали читать друзьям, а они в свою очередь делали то же самое. Никто этого не организовывал, это было спонтанным процессом. КГБ это не нравилось. Поэтому такой самиздат был поводом для ареста и суда. Но в нашем случае ничего этого не использовалось, им было достаточно демонстрации, хотя судили нас, получается, не за нее. Тем не менее они самиздат забирали, сравнивали машинки, изучали, кто, где и что печатал. Изучали наши связи с родственниками, с иностранными корреспондентами, которые передавали это все на Запад и там печатали.
Правительство пыталось это скрыть. Ведь Советский Союз старался быть другом всех угнетенных народов.
- Советского Союза нет и угнетенных друзей уже нет, согласитесь?
- Был, поддерживал, особенно если мог сам подзуживать и эти движения контролировать. Знал кого поддерживать. Сказать, что был другом всех? Нет, не могу. В ЮАР СССР боролся против апартеида, это правильно. Он поддерживал тех, кто боролся против «черных полковников» в Греции. А в социалистических странах он угнетенных не поддерживал. А мы хотели, чтобы везде было одинаково.
- Не получилось. Вот вас арестовали. Что было дальше?
- Меня отвезли в "Лефортово", заперли на два месяца в камере. В октябре был суд. Нас, участников демонстрации, было восемь человек.
Витю Файнберга посадили в ленинградскую психушку и держали там пять лет. 20-летняя Таня Баева была дочерью знаменитого профессора, который сам отсидел много лет в сталинских лагерях. Мы уговорили Таню сказать, что она просто смотрела, а не протестовала, и ее отпустили. Судили нас пятерых в Мосгорсуде, но не на Каланчевке, а на Серебрянической набережной. Зал был всегда набит специально подобранными людьми, которых пускали по пропускам. Наших друзей, а уж тем более иностранных журналистов, не пускали. Суд длился два дня. Наше дело вместилось в пять томов. Мы с адвокатом вместе его читали в течение двух вечеров.
Я был готов к лагерю. Многие мои друзья к тому времени уже сидели. Но из-за того что речь шла о Праге и из-за того что я был внуком Максима Литвинова, из-за того что все это получило большую огласку на Западе, наши дела повернули иначе. Дремлюге и Делоне дали по три года лагеря. Дремлюге в лагере добавили еще три года. Мне дали пять лет ссылки, Ларисе - четыре года ссылки, Бабицкому - три.
Меня отправили в Краснопресненскую тюрьму. Там было человек 12 в камере. Стали собирать этап, чтобы набить столыпинский вагон. Он похож на почтовый и снаружи почти неотличим. Его цепляют к пассажирским поездам. Он состоит из шести-семи купе без окон. Нас туда набили по 15 человек, как сельдей в бочку. Дверь с решеткой, по коридору ходит часовой. Так везут до следующей пересыльной тюрьмы. Это все прекрасно в первом томе «ГУЛАГа» описал Солженицын.
Меня привезли в Свердловск. Там вой, крики, больные люди. Набрался новый этап - до Красноярска. Потом до Новосибирска. Потом - Чита. Так меня везли около месяца.
- В приговоре вам зачитали, куда ссылают?
- Нет, я не знал, куда меня везут. Это решение МВД, вернее, ГУИТУ (Главное управление исправительно-трудовых учреждений - "Газета"), сменившего одиозный ГУЛАГ. Смысл меня сослать в такое место был в том, чтобы как можно меньше народу ко мне могло приехать.
Местный замначальника милиции забрал меня из тюрьмы, и мы с ним вдвоем прилетели на самолете в пункт ссылки - Верхние Усугли, примерно в 100 км от того места, где сейчас сидит Ходорковский.
Это был не лагерь, а рудник. Там я прожил почти пять лет. Работал электрослесарем на шахте.
- А вы умели работать электрослесарем?
- Нет, но научился. Я был физиком, знал кое-что про электричество, умел спаять два провода и проверить цепь. Остальному - лазить на столбы, электросварке - подучился. Моя жена Майя приехала ко мне с сыном Димой. В местной школе не было учителя математики, но ей не разрешили там работать.
Люди там работали вольные, они там жили и работали по своему выбору, и это, конечно, сильно отличалось от лагеря. Бывало и -50 по Цельсию, но без ветра и сухо. Так что жить можно.
Сперва я жил в рабочем общежитии, а потом друзья собрали деньги, и мы с Майей даже купили разваленную избушку за 450 рублей, которую я привел кое-как в порядок. Там родилась наша дочь Лара.
- Как к вам люди относились?
- Большинство относилось хорошо. КГБ вел работу, про меня КГБ распускал слухи, что у меня есть рация, что я все передаю в ЦРУ, но как-то это не действовало. Люди со мной дружили. Одна бабка в доме напротив за мной шпионила: кто ходит, сколько сидят. Кагэбэшникам мое присутствие там тоже нравилось, поскольку они приезжали в командировку следить за мной и интервьюировать эту бабку и других своих агентов, а заодно и выпить, поохотиться и отдохнуть на своей базе у пожарной охраны. Я там подружился с главврачом рудника - доктором Львовым, который ждал, что я его поведу на баррикады, но я его никуда не повел, так что он был несколько разочарован. Но мы пили водку и разговаривали.
Несколько раз кагэбэшники приезжали с обысками, с допросами. Один раз приехали ко мне Петр Якир и Виктор Красин. Мы с Майей только что расписались. И мне полагались законные три дня отпуска за свой счет. Все на работе меня поздравляют. И тут является тетка из отдела кадров и заявляет, что я должен делать срочную работу. Но КГБ хочет меня изолировать от моих друзей. А начальник мой не знает ничего. Я иду домой, приезжают друзья. Тут является мой начальник, красный как рак, и что-то бормочет про насос, к которому линию привезут только через неделю, но работать надо сейчас и по 12 часов.
Я никуда не иду, мы проводим время с друзьями, затем они уезжают, я выхожу на работу. Директор рудника в наказание переводит вручную катать тележки с рудой в отвал в ночную смену. Это была худшая работа на руднике. Через месяц у меня началось такое воспаление легких, что я едва выжил, пролежал месяц в больнице. Они после этого испугались и перевели меня на прежнюю работу.
- Что было, когда ссылка закончилась?
- Срок кончился. В ноябре 1972-го мы вернулись в Москву, и я оказался в подвешенном состоянии. Мне не хотели давать прописку, я не мог получить работу. Потом стали намекать, что надо уезжать, иначе либо придется каяться, как Якир и Красин, либо обещать, что не буду больше.
5 декабря была традиция прийти на Пушкинскую площадь и снять шапку в память о жертвах ГУЛАГа. За это обычно никого не трогали. Я впервые в 1973 году шел на эту демонстрацию. Меня окружили и предложили пройти. Я отказался. Тут вступил их начальник и объяснил, что если я им не подчинюсь, то будет драка.
Беседовал со мной полковник КГБ Булат Безарбаевич Каратаев, который и объяснил мне, что либо я сяду, и надолго, либо пора мне думать о том, чтобы уезжать. Уже заставили уехать Максимова. Вскоре арестовали и вывезли за границу Солженицына. В тот же год выгнали Галича и многих других.
Весной 1974 года я оказался в Америке.
- Какое у вас было первое впечатление от США?
- От Нью-Йорка впечатление было грандиозное, немного пугающее. Мне все нравилось, хотя это и был другой мир. У меня была миссия - рассказывать о положении в СССР. Я считал это своим долгом и главным делом. Меня все время интервьюировали, я объехал всю страну с лекциями. Могу сказать, что я всегда любил конституцию США и общие принципы, за которые Америка стоит. В этом смысле я никогда не был разочарован. Это, конечно, не означает, что мне все в американской политике нравится.
- Вы не испытываете стыда за вашу новую родину, что она ввела войска в Афганистан и Ирак? Там ведь жертв без счета.
- Нет, это совершенно другой вопрос. Америка бомбила лишь некоторые места в Афганистане, хотя и были жертвы среди мирного населения. После 11 сентября практически весь мир поддержал Америку в ее стремлении искоренить "Аль-Каиду" и международный терроризм. То, как это было сделано, не было идеальным. Я считаю, что в Афганистан надо было вложить больше денег, послать больше войск, чтобы превратить его в нормальную страну. Но вместо этого напали на Ирак, начали опасную и безответственную войну там.
- А в Чехословакии были жертвы в 1968 году?
- Да, были, несколько сотен человек как-то пострадали, несколько десятков человек были убиты, раздавлены танками. Было самосожжение Яна Палаха. Были арестованы лидеры страны, установлено марионеточное правительство, на 20 лет остановлено нормальное развитие страны, ужесточена цензура, посажены в тюрьму независимые писатели. Кстати, хочу напомнить, что и в СССР были протесты в провинции, о которых мы узнали позже.
- Сейчас любят говорить, что советское время было временем страха. Это так?
- Это немного упрощенное выражение. Было время Сталина, когда боялись всего и всех, когда сажали ни за что, за анекдот. А в наше время ни за что уже не сажали. Но легко могли уволить с работы, выслать за тунеядство, писателя перестать печатать. Но чтобы дали срок в лагере, в то время надо было что-то сделать. Поэтому ты сам выбирал: не бояться и делать или не бояться и не делать.
В КГБ не хотели безграничных репрессий. Они сначала предупреждали. Вызывали на беседы. Присылали повестки. Давали понять, что, с их точки зрения, не нужно делать.
- Можете одним словом обозначить, что вами двигало?
- Моя семья была благополучной - по советским стандартам, конечно. Но во мне идея справедливости прочно была заложена. Я вообще был советским ребенком, верил в революцию, ее идеалы. А справедливости вокруг было мало. Мои друзья ютились в коммуналках, дети погибших на войне едва сводили концы с концами.
- Прошло 40 лет. Тогда, на площади, НАТО в Чехии казалось насмешкой. И вот НАТО там. Чехи могут 100 раз выйти на площадь, протестуя против ПРО, но уже никто их не слушает. На какую площадь молодым идти в наше время?
- То, что Чехия стала членом НАТО, я как раз поддерживал. Кто-то поддерживает в Чехии систему ПРО, кто-то нет. Пока неизвестно, будут они там или нет. Все эти страны жили под пятой Советского Союза. Они были в опасности и не были свободными странами. Теперь, освободившись, они стали искать защиты. У меня нет ощущения, что ПРО угрожает России. Но было бы разумно со стороны США подождать или вообще отказаться от ПРО. Но и России было бы разумно снизить накал антиамериканской риторики. Между Россией и США нет настоящих противоречий и поводов для войны. У обеих стран есть куда более важные проблемы.
Когда был СССР, то США и НАТО взяли на себя функции мирового полицейского, потому что никого другого не было. Никакого дохода Америке это не принесло. Она неплохо защитила Европу от советской угрозы. Гораздо хуже она это делала во Вьетнаме. Она ведет себя часто неповоротливо, слушает плохие советы. Америка сделала массу ошибок, лгала. Особенно за последнее время в Ираке. Но она ничего от этого для себя не выиграла. Эти войны если и обогатили кого-то, так это Россию и другие нефтедобывающие страны.
- Россия только что ввела войска в Грузию. Что вы думаете по этому поводу?
- Грузинская армия напала на Южную Осетию. Люди, в том числе и мирные жители, погибли. Правительство Саакашвили несет за это ответственность, как бы Кокойты или российское правительство ни провоцировали грузин до этого. Правительство России не могло не вмешаться, и его трудно обвинять в том, что оно не игнорировало происходящее рядом с его границами, на территории, где оно по международному договору держит миротворческие силы. Соразмерен ли этот ответ с нападением, судить трудно. И я не буду пытаться этого делать. Но если российская армия действительно быстро уйдет с грузинской территории и воздержится от новых провокаций и вмешательства во внутренние дела Грузии, то я не стану называть его чрезмерным.
Я воздержусь от сравнения российского ответа с советским вторжением в Чехословакию. У администрации президента Буша нет морального права критиковать за это Россию после его вторжения в Ирак. Но, конечно, она обязана указать России на недопустимость эскалации этого конфликта.
Но есть у этого вопроса и другая сторона. Советский Союз оставил о себе недавнюю память как об опасном и жестоком агрессоре и колонизаторе. Во всем мире живут миллионы людей, помнящих о сталинском терроре. Несколько лет назад закончилась чеченская война. Страна вернулась к однопартийной системе. Правительство России и ее народ должны помнить, что каждое применение силы российской армией вызывает в мире условный рефлекс: русский медведь опять принялся за свое. Когда эта реакция сопровождается зажимом СМИ и официальной ложью в советском стиле, запугиванием и откровенной грубостью, то можно понять реакцию прибалтов, украинцев и российской интеллигенции, простите за старомодное слово, но оно мне дорого.
Россиянам не надо на это обижаться. Это историческое последствие неизжитого прошлого, тем более что оно не только не изживается, а, наоборот, обеляется в учебниках истории.
Я хочу закончить словами, что, хотя США - это мой дом сейчас, я помню Россию, у меня здесь много друзей и я по-прежнему во многом живу российскими проблемами.