20.08.2008
Юрий Машков. Правозащитник Сергей Ковалев: «Навстречу глобальному стыду».
В годовщину вторжения в Чехословакию в 1968-ом на вопросы «Избранного» отвечает правозащитник Серегей Ковалев:
- События 1968-го - само вторжение и протесты против него в СССР - можно назвать началом формирования советской оппозиции?
- Это не было политической оппозицией, мы не ставили перед собой политических целей. Это было началом того, что потом было названо диссидентским и правозащитным движением. Я бы это назвал кружком людей, объединенных единым нравственным импульсом. Нравственная несовместимость с происходящим - вот что было определяющим. Если говорить о себе, то я прежде всего испытывал стыд за свою страну.
- Что отличает тогдашнее общество и сегодняшнее? Мы стали менее брезгливы?
- Сейчас нравственные мотивы, как и в 1968-ом, наверное, существуют, но сильно разбавлены. Стало свободнее - людей не преследуют за то, что они делятся соображениями. Но одновременно стало гораздо больше прагматизма, в моде реальная политика.
- И стыдиться за свою страну не модно?
- В 1968-ом было много людей, которые все понимали, но предпочитали молчать. Типичными я бы назвал двух своих приятелей. Один говорил: «Ты - профессионал. И ты не испытал бы симпатии к дилетантам, которые стали вдруг учить тебя биологии. Почему же ты судишь о политике?». Другой высказался так: «Я в целом все знаю. Но не хочу знать детали - это помешает мне чувствовать себя приличным человеком». Это было прагматичное, реалистичное поведение большинства активной части общества. Я думаю, что бесстрашие других этих людей тогда ущемляло. А теперь те, кто тогда бы молчал, высказываются. Правду, как известно, говорить легко и приятно.
- Что вы отвечали этим людям?
- Поздней осенью 1965-го, когда в разгаре уже было дело Синявского и Даниэля, один человек спросил меня: ты понимаешь, что надо что-то делать? Я ответил так: если действовать эффективно, то надо найти взрывчатку, пойти и взорвать какой-нибудь их вонючий съезд. Но если я решусь это сделать, то стану таким же, как они. Поэтому я занимаюсь наукой. Но через месяц я написал свой первый протест. Он касался дела Синявского и Даниэля и адресован был в президиум Верховного Совета. Речь шла о том, что это дело подрывает устои советской конституции. Казалось бы, мое поведение было противоречивым, но я думал, что нашел способ сохранить самоуважение. Надолго, может быть, навсегда. Андрей Дмитриевич Сахаров на вопрос, надеется ли он что-нибудь изменить, отвечал так: в обозримом будущем - нет. И добавлял: интеллигенция умеет только одно - строить идеал.
- Кто-то сегодня занят строительством идеала?
- Я вижу много таких людей в обществе «Мемориал». Там, конечно, можно услышать, что мы - правозащитники, политика - не наше дело. Но мы же правозащитники, а не правоведы. Любая серьезная политика начинается с права. Я думаю, что сейчас и «Мемориал» и все мы стоим перед очень важным рубежом. Не стало серьезных проблем, имеющих локальное решение, остались только глобальные. Поэтому и правозащита должна стать глобальной. Это то, что в середине прошлого века Эйнштейн и Бертран Расселл назвали «новым политическим мышлением». Поменялись условия и угрозы, но термин правильный.
- Стыд за свою страну поменяем на стыд за свою планету?
- Да. Призыв к мировому стыду и поиск своего места в нем - это был бы достойный путь для русской общественной мысли. Сейчас в некотором смысле выбор сделать труднее, чем в 1968-ом. Тогда нельзя было помочь конкретному человеку, ну, разве что собрать немного денег. А теперь - можно. Можно заниматься благотворительностью, только для этого надо согнуться перед властью. Согнешься, зато поможешь конкретному больному, гастарбайтеру, зэку. Сегодняшний выбор сложнее.
- Перед похожим выбором стояли члены организации «Земля и воля» в конце позапрошлого века: или идти в сельские школы и больницы - или взрывать царя.
- Похожее перепутье. Но для нас нет выбора: индивидуальный террор или диктатура реально мыслящих сотрудников КГБ. Просто мы уже знаем, что индивидуальный террор обязательно становится массовым.
Мне кажется, что решительный и печальный выбор, который привел нас к сегодняшнему состоянию, был сделан осенью 1991-го. Тогда демократически настроенные депутаты ходили к Ельцину и предлагали ему собрать Съезд
народных депутатов РСФСР, принять новую конституцию, заложить в ней основы прозрачной политики. Ельцин сказал: не надо торопиться, время работает на нас, и уехал в отпуск.
Что он думал? Я предполагаю, что он искренне не понимал, что это за такая прозрачная политика. И с кем ее делать - вот с этими непонятными людьми? Как делать политику с Сосковцом и Коржаковым он понимал, а с этими - нет. Вот тогда был сделан выбор в пользу ближнего круга, в пользу обкомовских методов управления. Мы тогда как-то с этим смирились, а зря. Оттуда - и октябрь 93-го, и Чечня, и выборы 96-го, и все последующее. Не врать и не бояться - вот и вся философия сопротивления.