22.08.2008
Владимир Коровкин. Холодная война-2.
«Мы все - грузины» Маккейна явно содрано с «Я - берлинец» Кеннеди… Я не люблю скептиков. Правота дается им слишком дешево - часто потому, что за их правоту платят другие.
Мне давно хотелось изложить свой взгляд на начало «холодной войны» в 1940-х гг. Увы, в последние дни тема приобрела пугающую актуальность. Данная статья не задумывалась как выступление на злобу дня. Некоторые выводы оказались додуманы в течение последних 10 дней (развитие ситуации - так сложилось - я наблюдал из Западной Европы).
Официальным началом «холодной войны» часто считают речь, произнесенную У. Черчиллем в Фултоне (Миссури, США) 5 марта 1946 г. - по иронии судьбы именно в этот день 7 лет спустя умер Сталин. Текст имеет официальное название «Мускулы мира», однако гораздо больше известен употреблением словосочетания «железный занавес». Черчилль выступал с сильными выражениями. Более чем сильными, если принять во внимание дух времени. Он прямо поставил знак равенства между коммунизмом и неофашизмом, обвинил СССР в координации подрывных усилий по всему миру и призвал к вооруженному союзу против него. Все это говорилось менее чем через год, после того как коммунистический СССР ценой колоссальных жертв внес свой огромный - даже по самой недружелюбной оценке - вклад в разгром фашизма, и практически по всей Европе коммунистические организации были одной из ключевых сил антифашистских подпольных и партизанских движений. Сложно удивиться тому, что слова Черчилля были восприняты советской пропагандой как откровенное предательство.
В западной традиции данное выступление расценивается как образец замечательной провидческой способности сэра Уинстона. Справедливости ради следует отметить, что он отнюдь не был одиноким пророком. За две недели до речи в Фултоне американский посол в Москве Дж. Кеннан отослал в Вашингтон свою тогда секретную, а теперь тоже знаменитую «длинную телеграмму». Чуть позднее - летом 1946 г. - президент Трумен заказывает подготовку отчета о «вопиющем нарушении Советами всех обязательств», известного как «отчет Клиффорда-Элси». Куча менее знаковой антисоветской переписки внутри дипломатических ведомств США и Англии происходила на всем протяжении войны. Собственно, страны «атлантической хартии» никогда не смотрели на СССР как на равного партнера по коалиции - скорее как на некую третью силу, волей случая оказавшуюся на стороне «цивилизованного мира». Так что гораздо точнее было бы сказать, что Черчилль как неофициальное на тот момент лицо просто позволил себе высказать вслух то, что государственные деятели и органы западных стран предпочитали до времени скрывать. Весьма вероятно, что эта «утечка» была скоординирована: Трумен присутствовал при произнесении речи и вряд ли столь опытный политик, как Черчилль, готовил ему полноценный сюрприз.
Возможной второй реакцией в Москве в марте 1946 г. было недоумение. О чем он, собственно? Что такого происходит и где мы нарушаем договоренности? Сейчас в это трудно поверить, но в действительности почти все события, которые принято связывать с «советизацией Восточной Европы», произошли ПОСЛЕ речи. По состоянию на март 1946 г. из всех «саттелитов СССР» только в Польше и Болгарии существуют откровенно просоветские правительства (причем нет серьезных оснований утверждать, что правительство Димитрова навязано болгарскому народу силой). Югославия Тито - коммунистическая, но разногласия Тито со Сталиным общеизвестны. В Румынии - монархия с широким коалиционным правительством. В Венгрии большинство правительства, премьер и президент - правоцентристы. В Чехословакии у руля - либералы. До кризисов в Германии еще тоже довольно далеко.
За пределами оккупированных территорий: в 1944 г. перемирие между Финляндией и СССР сам Черчилль охарактеризовал словами: «…я должен обратить внимание на сдержанность, характерную для советских условий». В Греции англичане добивают коммунистических партизан при полном молчании Москвы (партизан, возможно, поддерживает Тито, но здесь СССР бессилен - в 1945 г. он дал союзникам обязательство НЕ ВМЕШИВАТЬСЯ в югославские дела - он и не вмешивается). Более того, Коминтерн уже почти три года, как распущен, поэтому утверждение о том, что коммунисты, скажем, Италии направляются Москвой, как минимум требует доказательств.
Единственным реальным яблоком раздора можно считать Польшу, но и тут СССР сложно обвинить в нарушении договоренностей: Сталин с 1944 г. твердо настаивает на границе по «линии Керзона»* (с которой англичанам сложно не согласиться - они же сами ее и предлагали в 1919 г.) и правительстве на основе «люблинского»**. Нигде и никогда союзникам не было обещано иного. Вопрос о независимости прибалтийских республик союзниками даже не поднимался ни на одной военной конференции.
Так что же двигало Черчиллем в его обвинениях? На чем основывался Кеннан, когда утверждал, что в лице СССР Америка сталкивается с силой, которая считает необходимым «возмутить внутреннюю гармонию нашего общества, разрушить наш традиционный уклад жизни и сломать международный авторитет нашей страны»? Шестьдесят лет спустя, в свете всей послевоенной истории, их слова выглядят почти банальностями. Но как далось им это провидение в тот момент, когда оно практически не основывалось на фактах?
В обоснование своей позиции Кеннан приводит пространные выдержки из речи Сталина… 1927 года - и не видит ни малейшей необходимости как-то обосновывать мысль о том, что за двадцать лет позиция СССР не претерпела изменений. Причем в этой посылке он противоречит сам себе, т.к. далее указывает, что советское руководство «очень гибко» адаптирует идеологию к текущему моменту. В целом «длинная телеграмма» полна банальностей и нелепостей, поразительным образом впитавших именно советскую пропаганду. Вроде того что Россия испокон веков была страной мирных крестьян, пугавшихся иноземных захватчиков, - видимо, от испуга и в поисках мира эти крестьяне прибивали щиты к вратам Царьграда и колонизировали значительную часть Сибири, еще до того как первый европейский поселенец ступил на землю США. Черчилль идет еще дальше и не подкрепляет свои мысли ничем, кроме хорошей риторики. «Старому моряку» и так все известно, как он неоднократно давал понять в переписке «романтику»-Рузвельту (хорошо еще, что в СССР тогда не знали о его распоряжении в апреле 1945 г. разработать Operation Unthinkable, план силовой демократизации Советского Союза). Строго говоря, оба автора - как и многие другие в западном мире того времени - просто a priori знают, что «нет предела агрессивности Советов» и «русские уважают только силу».
Предвидение скептика почти всегда беспроигрышно. Если на любые попытки изменить ситуацию реагировать «всепонимающим» хмыканьем, то ситуация не изменится никогда - следовательно, скептик, хмыкая, был прав. Предложения СССР о саммите Сталина и Трумена или - даже - о присоединении к НАТО (было и такое, сложно поверить) встречались именно так.
Что, если взглянуть на ситуацию 1946-го другими глазами? Сталин, очевидно, испытывает эйфорию не только от военной победы над Германией. Ему, возможно, гораздо больше льстит оказаться, наконец, в официальной компании вершителей судеб мира. До 1941 г. дипломатические успехи СССР были довольно скромны, и никто не считал страну в числе ведущих мировых держав. Пакт Молотова-Риббентропа и финская война перечеркнули даже те достижения, которые были. До 1940-х гг. у СССР почти не было контактов на высшем уровне с серьезными странами. С другой стороны, Сталин, очевидно, уже не видит ценности в ортодоксальном коммунизме. Пример Тито показывает, что не все коммунистические лидеры «одинаково полезны». Так ли чужда была ему идея буферной зоны вокруг СССР, состоящей из малых стран с либеральным капитализмом, с разумной теплотой в отношениях - модель, реализованная впоследствии с Финляндией? Однако данная концепция обретала смысл только в одном случае - если она обеспечивала искомый международный статус СССР как одного из ключевых партнеров в поствоенном мире. Если же этот статус оказывался заведомо невозможным, а потенциальные партнеры искренне стремились по всякому поводу демонстрировать свою силу - жесткая советизация всего и вся начинала выглядеть более эффективным вариантом действий.
Я не настаиваю на правильности предложенной интерпретации. Она как минимум не противоречит тем фактам, которые были доступны ключевым фигурам западного мира в момент, когда они определяли послевоенную политику по отношению к Советам. Важно также, что общая логика внутренних событий Запада приятствовала конфронтационному курсу. США панически боялись послевоенной депрессии в экономике, основываясь на опыте 1920 года - второго по глубине спада XX века. Действительно, после победы во Второй мировой и отмены военного регулирования инфляция предсказуемо скакнула, в то время как рост производства, скорее, разочаровывал. Революционно принятый правительством Трумена курс на «полную занятость» был под серьезной угрозой. План Маршалла был не только политической акцией, но и попыткой найти точку экономического роста - попыткой не вполне удачной. Собственно, послевоенный взлет экономики США не начинался до 1953 г. - до корейской войны.
Пара косвенных свидетельств предлагает еще одну интерпретацию атлантического раздражения послевоенным поведением СССР. Возможно, дело было не в том, что делал Сталин, а в том, чего он не делал. Союзники на полном серьезе считали, что СССР не сможет самостоятельно восстанавливать экономику и увеличит требования помощи по сравнению с ленд-лизовскими поставками. Такое развитие событий не только дало бы мощный политический рычаг, но и решило бы значительное количество предвосхищаемых экономических проблем.
У меня нет ни малейшего намерения воспевать «миролюбивую политику советского руководства» того времени. На мой взгляд, Сталин был миролюбив не более - но и не менее - того же Черчилля. У последнего, к слову, были веские личные мотивы для громкого выступления. Не будь Фултона, он мог бы остаться в истории премьером, при котором Британская империя катастрофически потеряла свой вес в мире, - а оказался в числе великих политических предсказателей. Просто в ситуации 1945-46 гг. мирное развитие в Восточной Европе и мире в целом давало СССР гораздо больше выгод, чем конфронтация. В идейный коммунизм Сталина не верится вообще, как и в его стремление к мировому господству. Принцип «кому выгодно» старомоден, но обычно довольно надежен в определении того, кто «первый начал».
Здесь начинаются параллели с текущим моментом. В Грузии скептики с трех сторон сообща выиграли первый раунд («Мы же говорили, что Грузия готовит агрессию». - «Мы же говорили, что Россия готовит агрессию». - «Мы же говорили, что Россия взяла курс на реваншизм»). Все оказались правы и, похоже, чрезвычайно довольны этим. Запад грозит нам новой «холодной войной», мы не очень-то боимся. Тут сказывается глубокое незнание друг друга и непонимание совершенно разного отношения к «холодной войне» у нас и у «них». В СССР на нее больше смотрели, как на довольно спортивное соперничество двух сверхдержав, в духе «большой игры» с Великобританией в Азии в позапрошлом веке. Поэтому мы искренне обижались на проявления неспортивного поведения - вроде фильмов про Рэмбо в Афганистане или захвата Гренады. То есть, разумеется, членам Политбюро и в голову не могло прийти, что США не имеют морального права высаживаться на Гренаду. Но как-то чрезмерно это было, неизящно. После таких ходов пропадает всякое уважение к противнику. Равным образом за все 40 лет «холодной войны» в СССР не было ни одного художественного фильма, где уничтожались бы американские солдаты - даже про Вьетнам. Это казалось за рамками правил - посему Рэмбо, Бонд, «Красная жара», «Америка» вызывали столь же бурную реакцию, как подножка в дворовом футболе.
Нам сложно представить, что еще 20 лет назад в западном мире, особенно в США, нас действительно многие искренне ненавидели и как страну и - нередко - как народ. Считать голливудские фильмы невинными стрелялками - такое же искажение намерений создателей, как предположение о том, что «Подвиг разведчика» имел задачей добродушно-снисходительно повеселиться над фашистами. Хотя надо отметить, что даже в Великую Отечественную классовая теория требовала от советской пропаганды чудес политкорректности: мы никогда не воевали с «немцами», но только с «немецко-фашистами», в этом контексте многие союзнические военные плакаты могут шокировать нас своей откровенной ксенофобией.
В представлении западных консерваторов в СССР ничего не менялось с той самой речи Сталина в 1927 г., на которую ссылался Кеннан. Они искренне верили, что антиутопии Оруэлла являются точным и буквальным портретом происходившего по эту сторону железного занавеса. Слова «империя зла» не были фигурой речи. В этом контексте мысль о том, что мы можем вернуться в «1984», действительно ужасает Запад. В то, что мы там никогда не были в полном смысле слова, он просто не в состоянии поверить. «Холодная война» кажется страшной угрозой - они-то воевали на полном серьезе.
Нашим скептикам все это дает обильную пищу для рассуждений о тотальной «русофобии» и находить для нее массу мотивов. Это неточно и очень опасно, т.к. приводит к совершенно неверной интерпретации поступков другой стороны. В итоге мы можем оказаться в идиотском тупике, когда всем хотелось бы справедливого и конструктивного мира, более того, все понимают его вполне совместимым образом, однако заведомое подозрение другой стороны в злобных намерениях не дает даже попробовать сделать что-то разумное.
Ни СССР, ни США не пострадали особо от первой «холодной войны». Она стоила тысяч и миллионов жизней другим народам - во Вьетнаме, Афганистане, Анголе, Мозамбике, Конго, Индонезии, Никарагуа, Сальвадоре и т.д. и т.д. - в большей части международных и внутренних послевоенных конфликтов можно найти следы геополитических шахмат двух сверхдержав. Разумеется, какие-то войны, перевороты и революции произошли бы сами по себе. Но и мы, и «они» самозабвенно накачивали эти конфликты и оружием, и моральной поддержкой («Мы все - грузины» Маккейна явно содрано с «Я - берлинец» Кеннеди). С этой точки зрения «холодная война» оказывается, пожалуй, более морально ущербной, чем любая «горячая».
Я не люблю скептиков. Правота дается им слишком дешево - часто потому, что за их правоту платят другие. Мне лично очень не хочется, чтобы скептики на любой стороне опять оказались правы.
* По имени британского министра иностранных дел Джорджа Керзона. «Линия Керзона» - условное название линии, проходившей через Гродно - Яловку - Немиров - Брест-Литовск - Дорогуск - Устилуг, восточнее Грубешова, через Крылов и далее западнее Равы-Русской, восточнее Перемышля до Карпат, которая была рекомендована в декабре 1919 Верховным советом Антанты в качестве восточной границы Польши. (Wikipedia)
** После вступления на территорию Польши советских войск 21 июля 1944 г. в Люблине было образовано временное правительство страны - Польский комитет национального освобождения (т.н. Люблинский комитет). В комитет вошли представители нескольких партий. Председателем ПКНО был избран лидер Польской партии социалистов Эдвард Осубка-Моравский. 26 июля правительство СССР и ПКНО подписали соглашение, которым признавалась власть ПКНО на польской территории. (Wikipedia)