24.08.2008
Эдвард Лукас (Edward Lucas). Вторжение Кремля в свободолюбивую Грузию до боли напоминает чехословацкие события сорокалетней давности. . . ("Daily Mail", Великобритания).
Это назвали 'заморозками в разгаре лета'. Но ровно 40 лет Прага стала жертвой не погодной аномалии, а изменения политического климата, определившего судьбы целого поколения.
Семь драгоценнейших месяцев, с января 1968 г. до вторжения социалистических стран во главе с СССР 21 августа, чехи и словаки наслаждались вкусом свободы, - слова, передвижения, печати - которую, казалось, они к тому времени утратили навсегда.
Жителям сегодняшней единой и в общем мирной Европы трудно представить себе, что страны вроде Венгрии и Чехии, где миллионы британцев проводят отпуска, когда-то были скованы ледяным панцирем советской империи. Все сферы жизни - от образования до поездок за рубеж - контролировались коммунистической партией и ее подручными из тайной полиции. Частное предпринимательство было под запретом, лояльность к СССР - обязательной, любые контакты с Западом вызывали подозрение.
И вдруг, за несколько пьянящих месяцев политический ландшафт страны изменился. После 20 лет правления коммунистов-ортодоксов лидер-реформатор Александр Дубчек предложил совместить, казалось, несовместимое - социальную справедливость и гарантии, обещанные социализмом, со свободой, реализованной на Западе. Эта идея манила не только тех, кто оказался за 'железным занавесом', но и миллионы людей в других странах, недовольных недостатками капиталистического строя. Дубчек назвал свою концепцию 'социализмом с человеческим лицом'. Но сегодня это недолгое время надежд известно под именем 'Пражской весны'.
Затем, в ночь с 20 на 21 августа, наступила внезапная и драматическая развязка. По приказу Кремля в Чехословакию были введены 2000 танков и 200000 солдат - на жаргоне коммунистов, умевших переворачивать все с ног на голову, это называлось 'помощью братскому народу', но по сути речь шла о военном вторжении. Пока танки двигались по сельским дорогам Чехословакии, советские солдаты захватили пражский аэропорт. Элитная группа захвата ворвалась в помещение, где проходило экстренное заседание правительства, и под дулами автоматов задержала Дубчека и его коллег.
Их переправили в Москву и заставили задним числом подписать документ о 'приглашении' агрессоров в страну. После унизительного демонтажа реформ Александр Дубчек получил должность лесничего. Он на долгие годы был отлучен от общественной жизни - до ноября 1989 г., когда состоялось его неожиданное выступление перед демонстрантами на Вацлавской площади в Праге. Я тогда писал: когда было объявлено его имя, по толпе прокатился глубокий вздох, 'как будто люди сдерживали дыхание два десятка лет'.
Если для вас это звучит несколько мелодраматично, то тому есть причина. Именно разгром 'Пражской весны' пробудил у меня - тогда еще ребенка - интерес и неиссякаемый энтузиазм по отношению к Восточной Европе.
До сих пор отчетливо помню гнетущую атмосферу утром 21 августа в нашем оксфордском доме, когда родители - с мертвенно бледными лицами - обсуждали за завтраком неописуемые новости из Праги. А несколько лет спустя я наблюдал, как мой отец - преподаватель философии - набивает чемодан 'запретными' книгами вроде 'Диалогов' Платона и Евангелия. Подобно многим своим коллегам из Оксфорда, он откликнулся на просьбу подпольного пражского университета выступить с докладами об Аристотеле и Фоме Аквинском на тайных семинарах перед некогда видными учеными, ныне вынужденными переквалифицироваться в дворников и сторожей. Помню, какое глубокое впечатление произвел на меня тот факт, что отец рискует свободой, чтобы доставить эти пыльные тома людям, рискующим своей свободой, чтобы их прочесть. Идея о том, что свобода мысли способна пробить брешь в 'железном занавесе' казалась манящей и прекраснодушной одновременно.
Десятью годами позже, став единственным западным корреспондентом в коммунистической Чехословакии, я уже собственными ушами улавливал смутное эхо 'Пражской весны' и ее трагического исхода, еще отдававшееся в переулках ветшающего барочного города.
Моим самым близким другом среди диссидентов стал Ян Урбан - в прошлом ведущий чешский специалист по истории Византии. Власти предложили ему подписать заявление с осуждением оппозиционеров; когда он отказался, сотрудники тайной полиции заявили - если Урбан и дальше будет проявлять непокорность, его детям нечего надеяться на высшее образование.
Была среди моих друзей и англичанка, вышедшая во время войны за возлюбленного - чешского летчика, сражавшегося вместе с Королевскими ВВС против люфтваффе в 'Битве за Британию'. Когда после войны супруги вернулись в Чехословакию, коммунисты бросили ее мужа за решетку как 'врага народа'.
После того, как меня самого избили до потери сознания чешские омоновцы, я с гордостью причислил собственные синяки и шишки к списку куда более серьезных ран, физических и душевных, что нанесли чехам и словакам иноземные владыки за столько десятилетий.
Потому-то меня так тревожит тот факт, что уроки этих мрачных времен, судя по всему, так и не усвоены.
Из-за политического благодушия и общественной апатии мы, Запад, позволили усилившейся России снова мешать политическому прогрессу в соседних странах. Сегодня мишенью для Кремля стала Грузия; конфликт в Южной Осетии продемонстрировал, что президент Медведев и премьер-министр Путин полны решимости поставить заслон распространению западной демократии ничуть не меньше, чем прежнее советское руководство.
Очередная годовщина вторжения в Чехословакию должна служить нам всем напоминанием: о том, что нельзя позволять тирании одержать победу, и о том, каким мужеством обладают борцы за дело политической свободы.
Сегодня, конечно, нам уже трудно понять, какими головокружительными были масштабы и темпы реформ, осуществлявшихся Дубчеком и его коллегами в те пьянящие месяцы 'Пражской весны' 1968 г. Его 'программа действий', принятая в апреле этого года, стала настоящим потрясением основ коммунистической ортодоксии. После двух десятилетий жесткого контроля чехи и словаки могли свободно выезжать за рубеж, вести дискуссии, и строить собственную жизнь без гнетущего вмешательства коммунистической бюрократии. Дубчек даже намекал, что после десятилетнего переходного периода в Чехословакии может быть введена многопартийная система.
В приподнятой атмосфере того времени, когда в Париже студенты выходили на демонстрации под лозунгом 'Требуйте невозможного', даже эти планы казались недостаточно радикальными. Общественные организации вырастали как грибы, в прессе стали появляться антисоветские статьи - прежде подобное жестко пресекалось.
Но события постепенно выходили из-под контроля. Коммунистическая власть в Восточной Европе не могла существовать без 'живительного эликсира', состоявшего из паранойи, лжи и всевластья тайной полиции. Публичные дискуссии были для нее смерти подобны - как и любые предложения о дружбе с Западом.
Отменив ограничения на поездки за рубеж, Дубчек дал тысячам чехов и словаков возможность побывать в таких странах, как ФРГ, Франция и Британия, и убедиться, что они представляют собой не цитадели реакции и несправедливости, управляемые эксплуататорами и поджигателями войны, а процветающие демократические государства.
Впрочем, самое серьезное значение имели разговоры о свободных выборах. При всей похвальбе об исторической неизбежности торжества их дела, к 1960-м гг. коммунистические идеологи отлично осознавали, что созданный ими строй страдает фатальными изъянами и сохраняется вопреки, а не благодаря воле народов. Они опасались, что реформы Дубчека могут распространиться за пределы Чехословакии, в другие страны советской империи. Его нужно было остановить.
Когда неоднократные, все более жесткие предупреждения Праге остались без внимания, насупила очередь танков. Вторгшиеся войска почти не встретили сопротивления. Некоторые чехи и словаки все же взялись за оружие - так, была предпринята попытка обороны здания Пражского радио; его диктор с отчаяньем в голосе объявил всему миру - 'когда вы услышите в эфире государственный гимн, это будет означать: вес кончено'. Вскоре так и случилось.
Бороться против военной машины Кремля с оружием в руках было бесполезно. Именно это чувство безысходности побудило студента Яна Палаха (Jan Palach) совершить самосожжение - сообщать об этом событии 'приструненным' СМИ было категорически запрещено.
Отчаявшись, чехи и словаки 'уходили в себя'. Для кого-то выходом стали удовольствия, что дарит нам частная жизнь - сексуальные отношения в стране, например, отличались удивительной раскрепощенностью. Другие искали утешения на дне бутылки. Лишь горстка необычайно смелых мужчин и женщин - таких, как драматург Вацлав Гавел (Vaclav Havel) - избрала неблагодарную стезю открытого сопротивления. В 1977 г. они создали оппозиционное движение 'Хартия-77'; его лидеров бросали за решетку, избивали, запугивали и даже убивали.
Целых десять лет их борьба казалась столь же бесплодной, сколь и героической. Лишь после того, как советский лидер Михаил Горбачев отказался от доктрины своих предшественников, история смела с пути бетоннолицых аппаратчиков, поставленных во главе Чехословакии после 1968 г.
Если из всего этого можно извлечь какой-то утешительный урок, то он состоит в том, что 'правда восторжествует' - этот трогательный девиз сегодня украшает государственный герб Чешской Республики. В конце концов Чехословакия завоевала свободу за две пьянящие недели массовых демонстраций в ноябре 1989 г. - эти события окрестили 'бархатной революцией' из-за их ненасильственного характера и легкости, с которой свершился переход от старого строя к новому. Советские танки вернулись домой; их проводили без сожаления. Чехи и словаки сегодня - граждане объединенной Европы, а на страже их безопасности стоит НАТО.
В конечном итоге оказалось, что разгром 'Пражской весны' стал для Кремля пирровой победой. Он сумел на два десятилетия снять угрозу реформ в странах коммунистического блока, но цена с точки зрения авторитета этого строя оказалась колоссальной.
Как и другие преступления или просчеты, которыми столь богата история коммунистической системы, события 1968 г. развеивали надежды на то, что Советский Союз может стать государством, заслуживающим доверия и восхищения. Даже самые тупоголовые левые вряд ли могли бы поверить, что танки на улицах красивейшего города Центральной Европы и ошеломленные призывники (некоторые из них, судя по всему считали, что идут в бой против бундесвера, пытающегося захватить Чехословакию), угрюмо отворачивавшиеся от девушек в мини-юбках, пытавшихся засунуть цветы в стволы их 'Калашниковых', воплощают собой борьбу за мир во всем мире.
Такой же эффект имела и репрессивная 'нормализация', начавшаяся в стране после вторжения. Самых способных и честных чехов и словаков выгоняли с работы из-за 'политической неблагонадежности', вынуждая трудиться истопниками или мойщиками окон. Это стало символом бессмысленной мстительности коммунистического строя в период его упадка.
Но события 1968 г. преподали нам и другой, более мрачный урок: они показали, что способность Запада к самообману может сравниться по силе лишь с его разобщенностью и трусостью. Удивительно, но факт - даже сейчас, после 50 лет катастрофического правления коммунистов, многие в левых кругах испытывают по отношению к этой политической доктрине чувство, близкое к ностальгии.
Более того, ряд параллелей между теми событиями и сегодняшним днем не только наводит на размышления, но и внушают тревогу. Тогда, как и сейчас, позиции Соединенных Штатов были ослаблены непродуманными и дорогостоящими заморскими авантюрами. В 1968 г. Америка растрачивала свой нравственный капитал и волю к борьбе во Вьетнаме - точно так же, как сегодня их истощает бушевская 'война с террором'. Тогда, как и сейчас, Европа отвлекается на другие проблемы и проявляет робость. В 1968 г. авторитет наших институтов и нашу целеустремленность подрывали излишне горячие студенты и наивные хиппи. Сегодня это делает политическая коррупция и порожденные ею цинизм и апатия.
Но пожалуй самым зловещим результатом событий 1968 г. стало то, что они со всей наглядностью - как и нынешняя российская оккупация Грузии - выявили импотенцию Запада. Ни одна европейская страна не готова пожертвовать выгодными торговыми связями с Россией, особенно в энергетической сфере, чтобы помешать расчленению и уничтожению Грузии - точно так же, как Запад не желал рисковать военным конфликтом с СССР ради порабощенной Чехословакии, борющейся за свободу.
Сейчас, как и тогда, мы лишь болтаем, а не действуем. И тем самым так же четко, как в 1968 г., даем понять Кремлю: наша готовность отстаивать собственные ценности утрачена.
Эдвард Лукас
Максим Коробочкин, inoСМИ.Ru