15.02.2010
Эльвира Горюхина. Сто уроков по Беслану Часть 2
Мы едем с психологами Колмановскими в спортзал первой школы. Нас обгоняет машина. Резко останавливается. Женщина стремительно подбегает к Наташе Колмановской. Крепкие объятия. Так же стремительно женщина удаляется, бросив на ходу: «Увидимся! Я — в молочную кухню».
— Молочная кухня?! — почти кричит Наташа. — Значит, она родила. Понимаешь, родила. Ведь у нее погиб ребенок.
Да, молочная кухня — знаковое обозначение для Беслана, как и детская коляска.
…Вхожу в магазин.
— Женщина, вы что-то ищете? У вас озабоченный вид… — говорит продавщица.
— Я никак не могу найти Иру Габисову…
— Да вы что? Вот несколько минут назад она прошла с коляской.
— С коляской?! — это я.
— Да она родила ребенка. Два месяца назад.
…Я запомнила Иру в самом начале 2005 года. Жизнь Иры в тридцать один год закончилась. Она потеряла единственного сына Асика. Золотого мальчика, как его называли в детском саду.
— Как странно, — говорила тогда Ира. — Я разговариваю, хожу, ем. Тело живет, а душа умерла. Должно ведь быть все наоборот.
Речь ее была бескомпромиссной и отточенной до формулы: «Лучше не становиться матерью, чем познать такую гибель ребенка». «Я говорю вам правду, материнство опасно для жизни в нашей стране».
Ну и что я могла ей сказать? Улучив минуту, промямлила: «Вы такая молодая и красивая, что…» Сказать про другого ребенка нельзя было. Нет другого ребенка. Есть только тот, кто ушел в муках.
Уырыгай нал раждахсан — оттуда не возвращаются. Есть краткая формула по-осетински. На русском это звучит так: «Он не придет». Вот что она знала.
На этот раз я не узнала Иру. Это была другая женщина. Мне показалось, что даже цвет глаз изменился. Это была счастливая мать.
— Ира, муж счастлив, что у него такой сын? — спрашиваю.
— Почему все спрашивают про мужа? Счастлива я.
Сына зовут Хетаг. Сказать, что мальчик красив и здоров, — ничего не сказать. Она трудно переносила беременность, но что это значило по сравнению с тем, что родится дитя.
В тот 2005 год я запомнила Иру почти неподвижной. Сейчас в ней билась такая жизнь, что она не могла остановиться ни на секунду. То норовила приготовить ужин, то искала подарки, без которых мне никак нельзя уйти.
Источник жизни был рядом — ее сын.
— Я не оставлю его ни на минуту, — говорит Ира. Сказано без фанатизма. Трезво и ясно.
Она все время вспоминает Асика. Сравнивает его с младшим братиком. Вот Асик в пеленках был, а Хетаг сразу их отбросил… Вот Асик… Впервые в жизни я видела воочию, как жизнь одного ребенка может по-новому осветить жизнь другого. Все хотела понять, как это случается, но и на этот раз Ира точно формулирует ситуацию:
— Материнский инстинкт восстановился. Понимаешь, он был не просто прерван, а варварски уничтожен, и вот…
Когда Хетаг начинает плакать, Ира улыбается. Ира знает, как счастливы люди, когда говорят о рождении ее сына. Бесланцы действительно счастливы когда у них есть повод сказать: «Она родила ребенка».
…У Лены Замесовой, потерявшей в спортзале двух ангелочков, Наташу и Игоря, родились трое детей: Денис, Егор и Никита.
Наташа была лучшей подругой Зары Цоголовой с улицы Коцуева. С этой маленькой улочки, похожей скорее на переулок, погибли десять детей. Зара и по сей день считает, что, если бы оказалась вместе с Наташкой, непременно ее спасла. Закончив девять классов, Зара поступила в учебное заведение, которое готовит работников для МЧС.
…В траурные поминальные дни я увидела в спортзале мальчика с пластиковым стаканчиком. В нем была вода. А в глазах та самая боль, которая есть в бесланском ребенке независимо от того, погибли его братья и сестры или нет. Это был Денис Замесов, рожденный после гибели Наташи и Игоря.
Вот ребенок как ребенок. Шалит, резвится. Не обманывайтесь! Наступит эта минута. Неожиданно и резко — когда в глазах ребенка вы прочтете то, о чем он не должен знать.
В этот приезд я попала на шушэг сыд — тайный приход жениха в дом невесты. Собралась родня. По двору бегали дети. Много детей. Зять Феликса Мухарбек сказал: «Вот ты останови малыша. Он тебе все скажет про Беслан. Думаешь, его посадили и все ему рассказали? Нет. Ребенок это чувствует. То событие все еще в воздухе и будет до тех пор, пока люди не узнают правду».
Боль у оставшихся в живых не ушла. Они, как сказала учительница истории Надежда Ильинична, потерявшая двух детей, Бориса и Веру, учатся жить с этой болью. Есть одно приветствие в сегодняшнем Беслане. Оно кратко и значимо:
О ено е рыcт! — Без боли!
Боль саднит душу потому, что Беслан многое, сущностное и важное, не договорил.
Учителя
…Вот кто они, учителя, оставшиеся жить? В первые дни говорили, что все учителя герои. Потом их резко поделили на тех, кто погиб, и тех, кто чудом остался жить. Но оказался виноватым именно потому, что жив. Народная молва приписывает министру образования Осетии Левитской роковую фразу: «Учителя не до конца выполнили свой профессиональный долг».
— А почему не говорят о тех, кто не выполнил свой долг так, чтобы я имела возможность осуществить свою обязанность — учить детей? — такие разговоры я слышала в учительской пять лет тому назад. С меньшей силой они раздаются и сейчас. Официальных извинений учителям не принесли.
Ответственность с власти расползлась по другим лицам, породив целую волну слухов, недоверия, подозрений и даже вражды. Пик этой волны прошел, оставив свои отметины на людской психологии.
Кстати, о наградах. Их получил посмертно один учитель — Иван Каниди. Грек. Афинская академия наук объявила его учителем года. Премия губернатора Салоник. Орден Золотого феникса (приравненный к Звезде Героя). Все двенадцать членов семейства Каниди приглашены жить в Грецию. Четыре года тому назад я отмечала Пасху в доме Ивана Каниди. Здесь говорили о нем как о живом. Кумир бесланских мальчишек, он не покинул спортзал, хотя такая возможность была. Он остался. Сын Каниди знает, почему отец не ушел.
— Спортзал был его детище. Храм. Его осквернили. Он должен был уйти последним.
В свои 74 года Каниди был в прекрасной физической форме. Все пятьдесят часов он стоял у шведской стенки, и все время оглядывал провода. Его запомнили улыбающимся. Улыбка учителя спасла многих. Сын уверен, что отец бы выстоял. Каниди увидел, как боевики уводили группу мальчиков из спортзала. Автомат боевика был наизготовку. Физрук вцепился в дуло автомата, отвернув его от детей. Это была схватка. Говорят, он поскользнулся. Всего-то-навсего! Его застрелили из пистолета. Три проникающих ранения. За миг до свободы. Уже шел спецназ.
Греция строит спортивную школу имени Ивана Каниди. А что знаем мы об учителях Беслана, кроме кощунственной реплики, надолго осевшей в людской памяти?
— Иногда я жалею, что не уехал в Грецию, — сказал мне Константин на этот раз.
Ложь
— Знаешь, где начало и конец бесланской беды? — спрашивает меня Анета, потерявшая девочку — в спортзале. И сама отвечает: «Во лжи».
Так вот: ржа этой лжи продолжает свою работу, оскорбляя потерпевших. Оскорблен Беслан. Оскорблен народ.
— Скажи, как это так — целый город мертвых. Назови как хочешь: город ангелов, город ушедших к Богу. Все равно! За несколько часов триста тридцать три трупа — и никто не виноват?! Предательская страна, — так говорит старик-таксист, каждый день проезжающий мимо Города ангелов. Мимо кладбища.
Психолог скажет, что самая трудная и болезненная функция личности есть функция приспособления ее потребностей к образцам, санкционированным обществом. Наше общество санкционировало войну в Чечне, безответственность власти к трагедиям любого масштаба и установило свой грош — копейку за человеческую жизнь.
Вот живем мы себе и живем, но однажды государственный образец обнаруживает свое исконное обличье. С вами случилась беда — природа власти вам ясна как никогда.
…Она не была в спортзале. Ее достал снайпер. Восемь операций. Предстоит девятая. Назовем ее Жанной. Вот она оформляет пожизненную инвалидность (рабочую). Ей предлагают заплатить… 20 тысяч.
— И тогда я иду буром, — говорит Жанна. — Остановить меня невозможно. Бедный доктор просмотрел, что я терактница (так часто называют потерпевших. — Э. Г.) Долго извинялся. Ну а если я не терактница, значит, надо сдирать с меня три шкуры?
— Тебе известно, что в новых школах, первой и восьмой, телефон только на охране? Денег нет у страны, — говорит родительница.
Нашу социальную ржавчину, которой пронизано все государство, бесланцы чувствуют за версту.
А мы, живущие на компромиссах, все пытаемся определить, уж не фанатики ли «Матери Беслана», или — чьим рупором является «Голос Беслана».
Это рупор горя и беды, которая может случиться со всеми нами. Вот что надо понять.
В переживании горя есть своя доминанта — протест. Природа его проста и очевидна. Вот вы растите ребенка. Отправляете в школу красивого умного мальчика и однажды получаете гроб, который открыть нельзя. И вы знаете почему. Это слова Аллы Батаговой, сказанные пять лет тому назад и повторенные ею нынче. В сотый раз Алла повторяет: почему?
Она все гладит и гладит то место, которое кажется ей телом любимого сына Тимоши. На самом деле она гладит землю. Пять лет тому назад она спрашивала меня: «Скажи, ему там хорошо?»
— Хорошо, — говорила я.
Я не вру. Не может быть, чтобы такому мальчику не нашлось места, где бы ему было хорошо.
Тогда она истово верила в клонирование. Ей не терпелось вернуть сына в любой форме. Сегодня, на кладбище, она спрашивает итальянского режиссера Фердинандо Маддалони, того самого, который поставил два спектакля об Анне Политковской, ведутся ли работы по клонированию в Италии. Режиссер говорит, что эти работы запрещены.
— Я понимаю, — говорит Алла, — у меня уже ни на что не хватит сил.
Она все крутит и крутит в руках ключи от квартиры.
— По этим ключам нашли моего Тимошку, — говорит Алла и прячет ключи в карман. Они всегда с ней.
Аллу спасли соседи. Сейчас спасает работа. Ровно на то время, когда она на работе.
— Когда вижу больного, ни о чем другом думать не могу. Есть только он. Уговаривает беременных рожать. Много рожать.
Иногда она спрашивает: неужели все это суждено? Родиться в этой стране, родить чудного ребенка. И потерять его.
Психолог сказал правду, когда назвал страдания вызовом опыта.
Алла знает, что лучший подарок другому сыну — ее улыбка. Дается она ей трудно. Сын одним из первых увидел боевиков в масках, еще не дойдя до школы. Сумел убежать. Живет с чувством вины, которой на самом деле нет. Алла это знает.
Алла вспоминает, как Тимоша завел дневник, куда собирался записывать самые интересные события. Завел дневник 28 августа 2004 года. В сотый раз она возвращается к странным рисункам сына, сделанным накануне первого сентября.
Горе не ушло. Не утихло. Оно сделалось выносимым потому, что надо жить. Но иногда…
— Эльвира, мне сегодня плохо…
Дедушки и бабушки
Есть горький слой бесланцев — бабушки и дедушки, лишившиеся внуков.
Он сидит на скамейке перед могилами шести своих внуков: Альбина, Дзераса, Любовь, Лариса, Анна, Борис.
Сидит часами. Неподвижен. Мужское сдавленное рыдание. Все, кто останавливается у этих могил, замирают. Не дышат. И где это слово, которое было вначале? Какое оно? Мы его не знаем или его нет? Да и было ли оно…
Пять лет тому назад я приходила в дом Феликса Тотиева. Сегодня и я замерла.
…Элла Кесаева упрекает меня за то, что, рассказывая о мольбе старой женщины к внуку, я упустила главную фразу: «Я здесь никому не нужна».
В доме Эллы Кесаевой и Эммы Бетрозовой (родные сестры) траур не кончится никогда. Муж Эммы Руслан был убит первым. Это было показательное убийство. Он был красивый и сильный. Успокаивал детей. Рядом с ним были его чудные мальчики — подростки Аслан и Алан. Отец гордился ими, потому и в школу повел. Убили Руслана на глазах сыновей. Один из мальчиков сумел выбежать из спортзала, но вернулся за братом. Погибли оба. «Ни сына, ни внука в народе его» — эту библейскую фразу многие могут повторить. Во дворе большого дома растут другие внуки. Бабушка их жалеет: «Им не достаются то тепло и ласка, которые положены. Все силы душевные съедает скорбь по мальчикам». И не раз в их устах появится осетинское «худинаг» — стыд. «Стыдно жить, когда внуки погибли».
Вот оно, соотношение векторов нашей жизни: высота страданий бесланцев — и низость и бесстыдство власти.
Молитва. Мольба
Светлана Таучелова встала ночью 27 августа 2004 года и написала стихи, найденные матерью после смерти дочери. Стихи имели название «Секрет». Вот отрывок этого стихотворения.
Сейчас, уйдя от всех, Вам расскажу
Я свой секрет. Никто не может мне
Помочь. Когда настанет эта ночь…
Две сестры, Светлана и Ирина Таучеловы, в ту ночь погибли. Залина, мать девочек, молода и красива. Черного платка не носит. Чернь в ее душе. Жизнь утратила смысл. Она не знает, как ей жить.
Одну из моих статей о Беслане 2005 года в редакции назвали «Одни и Космос». Оно показалось мне выспренним, не отвечающим суровым реалиям Беслана. Прости, Господи! Какой Космос? И вот теперь, по прошествии четырех? лет, я должна сказать: тот, кто придумал название, попал в самую точку.
Бесланская ситуация действительно такова: погибшие — ТАМ. Одни. Живые здесь. Тоже одни. Все попытки добиться правды на Земле ни к чему не привели.
«Правды нет и выше»… — говорите?
Нет, лжете!
На это «выше» они уповают.
Они — это матери Беслана, потерявшие своих детей.
Они продолжают писать президенту (тогдашнему и теперешнему) и его жене. Пишут в Страсбургский суд и другие инстанции.
Но есть одна инстанция, в которую они верят истово.
В Космос. В Отца Небесного.
Все эти годы каждое воскресенье после полудня они идут в искореженный, с остатками почерневших стен спортзал и возносят молитвы.
«Отец наш Небесный», — говорят они, закрыв глаза. Говорят по-осетински. Голос тихий. Сокровенный. Потом переходят на русский. Я стою поодаль. Не могу достать блокнот. Не могу записать слова. Что бы я ни сделала, нарушит молитвенный час. Но я слышу, как они просят Отца Небесного о своих детях. Потом поименно переходят к тем, кто по долгу службы должен был спасти детей, но не спас. Они просят… вразумить этих людей. Наставить на путь истинный. Интонация молитвы не меняется, когда они доходят до врагов. Они просят Отца Небесного образумить их. До седьмого колена. Вразумить и образумить.
На полу, еще покрытом гвоздиками, горят свечи. Матери берутся за руки. И я уже не разбираю слов, но знаю, что молитва вознеслась в небо. И только тут понимаю, как правильно поступила, не отдав письмо новосибирской девочки к матерям. Она просила женщин отказаться от мести. «Не плачь над моим ребенком, не потеряв своего» — жесткая мегрельская пословица об этом.
Была ли месть или мысль о ней, я не знаю. Я помню тревожное ожидание первого года: вот пройдет сорок дней, пройдет полгода, пройдет год… Не случилось! Сегодня матери говорят, что, взяв инициативу в свои руки, оказались сдерживающей силой.
Хорошо помню, как однажды, приступив к чтению в одном из классов повести осетинского писателя Булкаты «Семь черных бумажек», я все пыталась найти осетинский адекват фразе: «Это им не пройдет».
Учительницы перебирали варианты и… не нашли. «Бог им не простит» — так это звучало. Я подумала тогда: в жизни явление есть, а в языке нет? Так бывает?
Спрашиваю Анету, зачем она, которой и так все ясно про нашу власть, пошла к президенту Путину. На что надеялась?
— Ни на что, — говорит Анета. — Я просто хотела посмотреть в глаза человеку, который два часа сидел у Гроба Господня.
Она спросила президента, каялся ли он за Беслан.
— Да, — сказал президент.
— Покайтесь перед моим народом, — сказала Анета. Президент промолчал.
Они ведь договорились, что плакать не будут. Анета сидела рядом с президентом, а слезы лились и лились. Рекой. О покаянии заговорила Сусанна Дудиева. Президент сказал, что есть силы, которые будут использовать этот акт против нашей страны.
— Я вот не понимаю, — говорит Анета. — Они ведь крест кладут, молятся, в церковь ходят… И вдруг такое…
В голосе ни злобы, ни иронии. Анета действительно не понимает.
…Мы в доме Риты Сидаковой. Кипы книг по психологии. Рита выучилась на психолога. Она все ждала помощи. Но всякий раз психолог ей говорил: «Это вам надо рассказывать нам».
У Анеты давно зреет мысль — проехать по городам и рассказать о Беслане.
— Если частицу нашего горя передать каждому, что-то должно измениться в сознании людей.
Воскресная молитва — свидетельство того, что мы ничего не знаем ни о матерях Беслана, ни о тех мучительных процессах, которые вершатся в душах потерпевших. Непотерпевших в Беслане нет. Ни больших, ни малых.
P.S. Солидарность с горем Беслана год от года растет. Это, видимо, настораживает власть. В сентябре прошлого года в местной газете появилось открытое письмо врача Залины Саламовой с инициативой — изменить характер «памятных мероприятий». Лозунг — «Живые должны жить». А если нет ответа на вопрос: «Как такое было допущено?» — так с этим надо смириться. «Таковы реалии времени»… — утверждает врач. Не уверена, что с таким рецептом согласится Беслан.