08.05.2010
Старик, которого отцепили ("Новая газета", от 29 сентября 2005 г.)
СТАРИК, КОТОРОГО ОТЦЕПИЛИ
Он сидит в вагоне на границе Осетии с Ингушетией и смотрит на родное село. И так тринадцать лет
Его хорошо видно с дороги. Он сидит на стуле возле железного вагона и, кажется, дремлет на легком осеннем солнце. Но когда поднимает голову, яркость глаз ослепляет. Ему никогда не дашь восемьдесят семь.
Он сидит так уже почти тринадцать лет — на самой границе Северной Осетии и Ингушетии. Путь домой закрыт, хотя родное село Чермен Пригородного района — совсем рядом и на него можно смотреть бесконечно, сидя на стуле возле вагона, так и не ставшего домом.
Он мог бы быть дважды Героем Советского Союза. Оба раза — посмертно. Если бы не выжил. Его зовут Саадул Арсамаков.
— Ну что вы смотрите на меня, как на привидение? — хохочет старик. — А впрочем, я действительно призрак. Меня давно уже нет в живых. Я погиб дважды.
Первый раз его отец получил извещение о том, что Саадул Арсамаков пал смертью храбрых в горах Кавказа и посмертно представлен к высшей награде, в 1942 году. Немцы тогда планировали взять Грузию и Азербайджан. 174-й полк в составе 20-й горно-стрелковой дивизии поднимался в горы четыре дня. Потом, миновав перевал Псеашхо, три дня шли вниз. Еще на подъеме командиры сказали: «Обратной дороги нет». Нужно было удержать Майкоп и Сухуми. Но у немцев были иные планы — уничтожить дивизию. С этой дивизией воевали серьезные ребята из «Эдельвейса».
Из всего личного состава полка выжили 15 человек. Раненых никто даже не пытался спасти — уж слишком высоко в горах шли бои. Раненые мечтали не о спасении — о смерти. Они понимали, что никто не придет на помощь, и ждали хотя бы избавления от мучений. «Я вам сейчас скажу правду, которой вам больше не скажет никто и никогда, — говорит Арсамаков. — Слушайте правду: мои товарищи там не погибли. Они подохли»…
Саадул лежал, засыпанный землей, 11 дней. Сейчас никто не в состоянии понять, как ему удалось выжить. «Наверное, это потому, что у меня рука торчала из земли, — говорит он. — Воздух как-то поступал — а как иначе? Иначе не объяснить!..». Похоронка тем временем была отправлена фронтовой почтой.
Второй раз Арсамаков погиб в сорок третьем. Обновленный полк послали на Кубань. (Почему-то он все время вспоминает березы, которые пришлось спилить, когда на пути оказалось болото и техника не могла пройти: «Такие тонкие, длинные березы росли — их пилить было так жалко!». Что ему, старику, казалось бы, те березы из сорок третьего? А что государству этот старик, убитый в сорок третьем?..) Спилили, соорудили насыпь, дошли до станицы Северской. Освободили Северскую, Ильскую, Ахтырскую, Лабинскую. Потом полк повернул на юг — на Новороссийск. Первый поселок взяли, а до второго не дошли. Двигались ночью, в темноте, и попали в мешок. Немцы ни один самолет с продуктами и боеприпасами к окруженному полку не подпускали. Зато каждый день сбрасывали листовки: «Сдавайтесь, у вас нет выбора. В случае добровольной сдачи гарантируем жизнь».
Командиры долго совещались. Потом сказали: «Мы не можем вам ничего приказать. У нас нет ни снарядов, ни провизии. Нам нужны 17 смертников. Они спасут подразделение. Их задача — закрыть собой амбразуры и дать возможность уйти на север».
Арсамаков сделал шаг вперед. Ему было все равно, как умирать: в плену или на амбразуре. Он просто боялся, что если умрет в плену, это опозорит его родителей. Еще 16 добровольцев нашлись в тот же момент. Каждому задали направление.
До огневой точки он не дошел — подстрелили. Пуля пробила каску и застряла в черепе. Но в те доли секунды, когда боец Арсамаков падал, теряя сознание, ускользающим зрением он успел заметить, как трое бросаются на амбразуры. Он до сих пор помнит их фамилии: Сазонов, Винокуров и Газдиев.
Когда к Саадулу вернулась память, он спросил, как в кино: «Где я?». Медсестра, сидевшая рядом, ответила: «В Адлере, в госпитале. Тебя привезли почти мертвого три месяца назад… Но пулю еще не достали — боялись, помрешь».
Родители в то время уже получили второе с начала войны извещение: «Ваш сын пал смертью храбрых под Новороссийском и посмертно представлен к высшей награде…».
Врачи сказали: «Отвоевался ты. Езжай домой». Отправили в Чермен. Родственники на подводе съездили в военкомат и сдали документы раненого. Через несколько недель Арсамакова прооперировали в Орджоникидзе. В феврале выписали и оставили лечиться дома. А 23 февраля к нему домой пришли два солдата и сказали: «Командование приглашает вас прийти в здание школы. Сегодня День Красной армии, вас будут поздравлять».
Это было 23 февраля 1944 года. В дверях школы Саадула встретил старший лейтенант. Пригласил в кабинет и сказал: «Сегодня вас, ингушей, как немецких пособников и врагов Советского Союза выселяют». Больше дважды погибший домой не попал — собраться не отпустили. Из всех ценностей при Арсамакове был только орден Красной Звезды. Так и уехал в ссылку, в Казахстан.
Дважды Героем посмертно Саадул Арсамаков так и не стал. В 1942 году Сталин издал указ, согласно которому отличившихся на фронтах чеченцев и ингушей награждать запрещалось.
В 1957 году Арсамаков вернулся в Северную Осетию, в Чермен. Строил новые микрорайоны Орджоникидзе, возделывал поля, потом работал учителем. А в 1992 году начался осетино-ингушский конфликт…
— Поверьте, это не была осетинская или ингушская война! — говорит старик Арсамаков. — Это была российская война. Экстремистская война, и центр экстремизма был в Кремле! Под видом войны между ингушами и осетинами Кремль уже тогда хотел добраться до чеченцев — вот в чем была цель! Ингуши и осетины всегда жили вместе. Мне 87 лет, хотя я давно умер. Но я помню, что мы всегда жили вместе. Я не хочу вам жаловаться, потому что боюсь, что вы неверно истолкуете мои слова. Не надо пытаться создавать проблемы между нашими народами. Это проблемы власти, а не людей.
Саадул Арсамаков 12 лет живет в вагоне № 183 в лагере беженцев в Майском, под высоковольтной линией («Новая» уже писала про этот лагерь-призрак, которого нет ни в одном списке). Рядом стоит такой же железный вагон его младшего сына. Домой вернуться Арсамаков не может — не пускают.
Незадолго до 60-летия Победы он предпринял еще одну отчаянную попытку. И герою войны будто бы даже разрешили вернуться. Ради такого случая даже приехали военные чины из Москвы. Вагончик торжественно водрузили в огороде села Чермен и поздравили с наступающим Днем Победы. Но как только сопровождавшие его чиновники уехали, местная милиция тут же подогнала кран и подняла вагон. Старик цеплялся за вагон, пытаясь удержать его на земле, и едва не погиб в третий раз — уже окончательно…
— В третий раз мне, наверное, все-таки удастся умереть, — говорит Арсамаков. — Но я попросил Всевышнего не забирать меня до тех пор, пока не вернусь домой. Там мои предки, потому и рвусь. На свете я живу случайно. И остаток жизни хотел бы жить там, со своими. Мертвыми.
Я хотела увести разговор в сторону: «Послушайте, а награды? А Звезды Героя? Вы были дважды представлены, а указы Сталина давно отменили, вы же, наверное, теперь можете получить свои Звезды!». Старик улыбнулся: «А зачем мне награды? Мой полк так и лежит в горах незахороненный. Меня это волнует больше. Я хотел помочь найти и захоронить их, но кому это, кроме меня, нужно? А награды… Посмотрите, где я живу. Перед кем мне их надевать?».
Старик Арсамаков по-прежнему сидит на стуле возле вагона. Его хорошо видно с дороги. Его убивали дважды, а потом добивали — тоже дважды. А старик все еще жив, и ему 87 лет. А впрочем, это неправда. Ему не 87. Ему много тысяч лет — столько же, сколько истории человеческого страдания.
Ирина ХАЛИП, наш спец. корр., Ингушетия—Северная Осетия