В некоторых странах бывшего СССР все еще задаются “вечным” вопросом: “Есть ли у нас политзаключенные”? Под этим словом в общественном сознании чаще всего подразумеваются незаконно и/или несправедливо осужденные люди, которые вообще невиновны, а если даже и преступили закон, то сделали это осознанно и исходя из благородных, по собственному и их сторонников мнению, политических целей.
Почему человек, называемый “политзаключенным”, уже в силу этого вызывает у многих особое сочувствие не надо объяснять знающим историю царской России и Советского Союза. Однако со временем понятия “справедливость”, “борьба за благородное дело” и связанные с ними политические мотивы разнообразных действий, направленных против государства, его институтов и их отдельных представителей, стали восприниматься все более неоднозначно.
Наверно и по этой причине, в 1961 г. основателем организации “Международная Амнистия” Питером Бененсоном правозащитному сообществу был предложен термин “узники совести”. Под ними стали понимать тех, кто преследуется в уголовном порядке или лишен свободы без суда и следствия только за публичное выражение своих взглядов и убеждений, не содержащих призыва к насилию. Естественно, что во всем мире требуют немедленного освобождения таких людей и безусловного прекращения какого бы то ни было их преследования.
Позднее той же организацией понятие “узник совести” было конкретизировано и расширено, так что теперь оно стало чуть ли не каноническим: ”Узниками совести можно считать тех, кого преследуют по самым разным причинам, независимо от того, находились ли они в невооруженном противостоянии правящему режиму или работали в легитимных рамках политической системы данной страны, отстаивали свои неотъемлемые права и гражданские свободы или стали жертвами ничем не спровоцированного преследования со стороны властей — в любом случае, если их держат под следствием или в заключении.
Наряду с этим, издавна использующийся термин “политзаключенный” так и не получил общепризнанного определения, не говоря уж об отсутствии его юридической дефиниции. Возможно, не только из-за того, что он часто применяется в политических целях, но поскольку до сих пор нет единого мнения о том, как его истолковывать и для чего использовать. Вследствие этого, нет также и общепринятых ответов на более частные вопросы:
Несмотря на трудности такого рода, “Международная Амнистия” все же дает определение термина “политзаключенный” как включающее “любого заключенного, дело которого содержит значительный политический, понимаемый в широком смысле слова, элемент: “либо мотивы действий заключенного, либо сами эти действия, либо мотивацию властей”.
Из приведенного определения следует, что к данной категории преследуемых можно отнести как “узников совести”, так и тех, “кто прибегает к преступному насилию по политическим мотивам”. Мы считаем, что объединение обеих этих групп в одном понятии, давно и определенным (в том числе и эмоционально окрашенным) образом “задействованном” в общественном сознании, приводит к нечеткости его применения на практике.
Для того, чтобы не использовать рассматриваемый термин в безгранично широком контексте всего относящегося к политике, есть несколько причин.
Далеко не во всех случаях подследственными и заключенными, а, тем более, властями прокламируется или признается политическая мотивация своих действий. К тому же, далеко не всегда заявленные политические мотивы действий обвиняемых на самом деле имели место до совершения вменяемого им правонарушения. Поэтому, недостаточно просто указать на хотя бы один из трех, приводимых в определении “Международной Амнистии” мотивационных факторов, которые считаются необходимой “приметой” для предположения о существовании политической подоплеки данного дела. Уже только по этой причине использование термина “политзаключенный” носит далеко не безусловный характер и во многом зависит от позиции, с которой выносится суждение о характере дела.
Такого рода субъективность связана еще и с тем, что политическая мотивация определяет так называемый “интеллектуальный” или “волевой” момент совершенного преступления, а его учет является необходимой задачей правосудия. По нашему мнению, политические мотивы преступлений, повлекших тяжкие последствия, “равно как и мотивы расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды”, можно считать отягощающим вину обстоятельством. Конечно, суд не может заведомо во всех случаях применять такой подход. Но почти всегда ему предстоит решать вопрос об ответственности подсудимых, действия которых исходили из “ложно” либо “верно” понятых (смотря с какой точки зрения их рассматривать) общественных и государственных интересов”.
Исходя из вышесказанного, мы считаем, что сегодня термин “политический заключенный” и сходные с ним, остаются осмысленными для их правозащитного употребления лишь к действиям безусловно неправового (на практике!) государства. Тогда эти понятия можно использовать - как в связи с прошлым, так и в наше время,- применительно к репрессивным мерам против политических или иного рода оппонентов тех режимов, которым не удается скрыть попрание ими международно признанных норм права и гуманитарных стандартов. В таких случаях принято говорить о наличии в государстве политических репрессий – независимо от того, связана ли с преследованием общественная активность пострадавших или ее вообще не было. Но и здесь, если ситуация не характеризуется преследованием только тех, кого называют узниками совести, мы сталкиваемся с массой “смешанных” случаев, когда возможны реальные правонарушения со стороны обвиняемых.
Таким образом, сегодня в рамках правового подхода приложение определения “политический” к понятиям “заключенный” и “уголовное преследование” оказывается малопродуктивным, даже если каждый раз делать специальные оговорки. Иногда предприниются попытки предложить несколько иную терминологию. Например, в практике Международного Красного Креста встречается определение “арестованные по соображениям безопасности”, которое может оказаться более удачным для обозначения некоторых категорий заключенных. И, все-таки, подобные изменения терминологии или обобщения неюридического характера вряд ли способны спасти ситуацию.
Чуть ли не единственным последовательным выходом здесь может быть отделение внеправовых понятий “политического” характера от тех, что используются в правовом поле и относятся к уголовному законодательству, субъектам права, стадиям процесса.
Тогда в отдельную, хотя, возможно, также не абсолютно строго определяемую, категорию выделяются те, кого преследуют по заведомо неправовым основаниям, как бы этих людей не называли – узниками совести, арестованными по соображениям безопасности, жертвами политических репрессий или политзаключенными (в узко традиционном смысле слова).
К ним относятся /1/ преследования и притеснения дискриминационного и насильственного характера, которые лежат вне собственно правовой сферы и обычно описываются как произвол или террор; /2/ привлечение к ответственности на основании законов и иных нормативных актов в области уголовного и административного права, явно противоречащих международно признанным стандартам. (Заметим: в данном контексте в эту категорию включены только те из не совершивших ничего противозаконного, чьи преследования определяются общественно-политической мотивацией).
Все другие случаи неправомерных (в целом или, хотя бы, частично) преследований, относящиеся к совершенным правонарушениям, которые инкриминируются в рамках действующего законодательства, могут отличаться друг от друга мотивами действий обеих сторон правового конфликта, а также характером и степенью возможных нарушений законности и прав человека. Если эти нарушения либо подозрения об их существовании имеют место, в том числе и в случаях вооруженного или политического противостояния, то можно ввести обобщающий термин “объект/жертва преследования, осуществляемого с нарушениями законности и прав личности”.
Такое понятие, видимо, должно включать в себя все виды преследования, для которого характерны любые из следующих основных особенностей:
В силу всех этих аргументов мы будем избегать, по мере возможности, употребления прилагательного “политический” применительно к уголовным делам, проходившим по ним обвиняемым и заключенным, чтобы исключить ту субъективность, которая вносится в понимание этого термина. Там, где нам этого не удастся сделать, это понятие будет заменять более точную, но излишне многословную характеристику уголовного преследования участников внутренних конфликтов или любого иного противостояния граждан, в основе которых были политическими “либо мотивы действий заключенного, либо сами эти действия, либо мотивация действий".
Но какой бы термин нами не использовался, очевидно, что при предположениях о наличии политических (в широком смысле слова) мотивов необходимо особо пристальное внимание ко всем аспектам предшествовавшей деятельности обвиняемого и реакции на нее властей. В правозащитной практике окончательное суждение об общественной значимости данного дела и, тем более, об отнесении его к категории “узников совести” или других заведомо неправовых преследований должно выноситься на основе анализа конкретных нарушений законности и прав человека в контексте действий жертв преследования, достоверности полученной информации, а также при соотнесении с общественно-политической и правовой ситуацией в целом.
Подчеркнем еще раз, что такое обособление не связано с “привилегированным” выделением данного рода уголовных преследований за совершение реальных или надуманных правонарушений по сравнению с преступлениями по “обычным” корыстным или бытовым мотивам.Причин такого обособления может быть несколько.
Одна из них состоит в том, что с преследованиями по политическим мотивам связана повышенная вероятность нарушений прав человека и несоблюдения законности. Помимо того, на таких преследованиях часто акцентируется внимание общества и государства, а потому защита прав их жертв становится актуальной и для решения правозащитных задач в подавляющем большинстве иных случаев, и в системе в целом. Добиваясь открытого и объективного рассмотрения т.н. “политических” дел, мы считаем, что наши усилия приведут к созданию гарантий справедливого разбирательства и в остальных случаях.
Условность такого разделения видна из анализа проблемы смертной казни как высшей меры наказания: большинство правозащитников требует ее отмены или неприменения ко всем приговоренным к ней без всякого исключения.
Кроме того, в связи с обсуждаемой категорией заключенных часто ставится вопрос об особых условиях применения к ним амнистии и помилования. Ведь в дальнейшем соблюдение закона теми, кого принято считать “политзаключенными”, зависит от изменения общественной ситуации не в меньшей мере, чем от продолжительности сроков лишения их свободы. Не случайно первым шагом демократических реформ в большинстве стран становится освобождение политзаключенных прежнего, чаще всего тоталитарного, режима. В этих случаях амнистия или помилование, рассматриваемые одной стороной как акт восстановления справедливости, а другой как акт милосердия, призваны свести гражданский конфликт на нет или хотя бы перевести его в рамки нормальной политической борьбы.