По материалам передачи "Демократия, свобода, права человека"
(Эфир "Радио России" 22. 02. 2000 г.)
и статьи Григория Померанца "Сила и культура"
(газета "Русская мысль" №4299, 6-12 января 2000 г.)


ВЕДУЩАЯ: У микрофона Татьяна Касаткина. Здравствуйте!

Взрываются бомбы в городах России, сыплются бомбы на города и села Чечни. Взаимное ожесточение нарастает. И многими людьми уже руководит не разум, а чувство ненависти. В своих мыслях и делах они исходят не из рациональной оценки происходящего, а из идеи "святой" мести. И это как с одной, так и с другой стороны созданного противостояния.

Неужели Россия обречена на многие годы войны и насилия? Все чаще и все больше людей на этот вопрос отвечают - "Да".

Но если оторваться от экранов телевизоров и газетных страниц и, опираясь на знания об истории и культуре, попытаться осмыслить происходящее... Может быть, мы тогда найдем выход из порочного круга насилия и мести?

Недавно в Москве я побывала в музее Ахматовой на лекции, которую читали известные философ Григорий Померанц и поэт, прозаик и переводчик Зинаида Миркина.

С ними я и беседую.

ПОМЕРАНЦ: Однажды Зинаиде Миркиной позвонила пятилетняя девочка и сказала: "Я заразилась от Иисуса Христа любовью к врагам. По телевизору показывали мультик, и мне стало жалко волков, тонущих в озере". Зинаида Александровна спросила: "А зайцев тебе не жалко?" Девочка задумалась. Зинаида Александровна тоже задумалась и написала сказку. Это было давно: 20 или 25 лет назад. Естественно, тогда никаких мыслей о федералах и чеченцах у автора не было. Но я часто сейчас вспоминаю эту сказку.

МИРКИНА: Жил на свете белый заяц, такой как все, самый обыкновенный, только задумчивый. Он недотепой был, вечно он терял то морковку, то листик капусты, зайчики подхватывали это.

А однажды он притащил что-то необычайное, что даже зайцам у него не захотелось забирать, но было очень интересно, что это. А оказалось, что эта вещь, длинная, как морковка, и белая, как капуста, - футляр от скрипки. А скрипка была серебряной. Он взял серебряную скрипку и заиграл. И все притихли и слушали. А скрипка, хоть, конечно, ни одного слова сказано не было, все-таки все понимали, - скрипка говорила: "Все хорошо. Все удивительно хорошо. И звезды это знают, и деревья, и цветы, и лучи, только зайцы еще этого не знают". Когда заяц кончил играть, старая Зайчиха привела свои уши и лапы в порядок, усы тоже, и сказала: "Чепуха какая-то! Как же все хорошо, когда не хватает капусты и морковки...?! И вообще, на свете есть волки!" Белый заяц опять заиграл, и снова все застыли. Но вдруг начался переполох. Зайцы побежали, кто - куда. Только он один остался. На поляне появились волки. А белый заяц плакал и продолжал играть. Он бормотал: "Если моя скрипка говорит неправду, то пускай волки меня съедят".

Вдруг волки остановились, попятились, и белый заяц почувствовал на голове чью-то мягкую руку. Это была девочка-волшебница. Волки отступили. А девочка сказала белому зайцу: "Ты, пожалуйста, никогда не сомневайся в том, что говорит твоя скрипка. Сейчас ты увидишь". Она взяла откуда-то точно такую же скрипку, как у него, а ее смычок оказался волшебной палочкой. Потом девочка взмахнула волшебной палочкой, и вырос удивительный заячий город, в котором все было так, как говорила скрипка. Всего было вдоволь. И главное, что волшебная стена не пускала волков. Здесь были зайцы в полной безопасности. И девочка сказала, что плакать в этом городе никто никогда не будет, разве что - от счастья, но это не считается. Все так и было.

Однако через несколько дней зайцы услышали плач. Это оказался волчий вой. Волки были голодны. Они мерзли. И тут-то зайцы зашевелились, загалдели и стали думать, что делать: пускать волков или не пускать. Один маленький зайчонок плакал и кричал, что умрет от страха, если в город пустят волков. Другой радовался: теперь только, когда зайцы живут в сытости и тепле, а волкам худо, он по-настоящему счастлив. А третий говорил, что он не может быть счастлив, когда кто-то плачет и воет: "Давайте поверим волкам и пустим их".

Девочка-волшебница погладила первого по головке и сказала: "Не бойся! Я в беду тебя не дам". А второму сказала: "Ты злорадный и можешь сам стать волком. Не думай, что волки всегда волки, а зайцы всегда зайцы... Всякое бывает". Третьему девочка сказала: "В тебе нет злорадства, волка из тебя не получится, но ты безответственный".

- А что такое "ответственный"?- загалдели зайцы.

- Это такой заяц или волк, или человек, который может быть одновременно и в волчьей, и в заячьей шкуре.

- А как это? - спросили зайцы. Но тут она ничего не ответила, взяла откуда-то свою шубку белую пушистую и взяла смычок, волшебную палочку. Стена разомкнулась, и девочка ушла к волкам.

Морозная ночь, светятся только волчьи глаза. Она стала играть волкам на своей серебряной скрипочке, такой же, как у белого зайца, и скрипка говорила: "Все хорошо. И деревья это знают, и звезды это знают, и зайцы теперь это знают, только волки этого еще не знают". Волки хмуро слушали. Потом один из них проговорил: "Что ж ты говоришь-то? Как все хорошо, когда мы голодные?! Нам холодно! Мы не виноваты, что родились волками. Что же нам делать?"

Девочка сказала: "Я тоже голодная, мне тоже холодно" И заиграла снова. Волки слушали. Но когда она сыграла в третий раз, волки сгрудились, потом подошел старый волк и сказал: "Ты обманщица. Нам не стало теплее, и в желудке по-прежнему пусто. Ты обманщица, и мы тебя съедим".

- Ну что ж, - сказала она, - раз вы мне не поверили, вам ничего другого и не остается.

Но тут от стаи волков отделился один, встал между волками и ей и сказал: "Нет, я не дам ее съесть, она не обманщица. Если мы можем так сидеть и слушать ее, я готов голодать и холодать. Это хорошо, если мы можем сидеть и слушать ее. Но если мы тронем ее хоть одним зубом, это будет ужасно..."

Девочка вдруг подняла голову и сказала: "Ну вот, ты уже не волк. Ты Друг". А белое облачко, которое было где-то рядом над ними, приплыло и оказалось белым заячьим городом. Стена расступилась и впустила девочку и Друга. И уплыл город, как и приплыл: он же был волшебный.

Все волки, кроме Друга, остались в морозном лесу и завыли от тоски: "Если б мы знали, а теперь мы навсегда одни..." Но вдруг издали раздался тоненький тихий звон, и кто-то расслышал, что говорит серебряная скрипка: "Все хорошо. Все очень хорошо. И никогда не поздно этому поверить".

ПОМЕРАНЦ: А теперь я попытаюсь истолковать эту сказку как притчу о человеке и о людях.

Первый урок - о человеке наедине с самим собой. Никогда не надо терять веру в голос из собственной глубины или, по термину сказки, в голос волшебной скрипки. Антоний Сурожский говорил, что извечный наш грех - потеря контакта с собственной глубиной. Именно этому греху противостоит, по его словам, Иисусова молитва. Есть, по-моему, и другие средства. Мне, например, как-то помогали белые ночи. В лагере я каждое лето окунался в белые ночи, и мне было хорошо, несмотря на лагерь. Я был счастлив и легко тянул свой срок.

Каждый человек может услышать этот голос волшебной скрипки. Это первый урок белого зайца. Но есть еще несколько уроков не для отдельного человека, а для множества людей и для политиков.

УРОК № 1. В "заячий город" нельзя пускать всех без разбора. Стену надо охранять. Неопределенный статус Чечни позволял "волкам" охотиться на "зайцев", как заблагорассудится. А потом эта "волчья" воля сменялась большой охотой на "волков". Но тут опять возникала новая опасность.

УРОК № 2. Злорадные "зайцы" сами становятся "волками". Говоря словами Добролюбова, война рождает "внутренних турок". И непонятно, что с ними делать после войны.

УРОК № 3. Даже при идеально крепкой стене, возможной только в сказке, "волчий вой" за стеной создает напряженность внутри "заячьего" города и рождает "волчьи" чувства.

УРОК № 4. Окончательное решение может дать только подвиг "девочки-волшебницы".

Этот подвиг более реалистически описан в другой сказке Зинаиды Александровны, в сказке про царевича Сутасому.

МИРКИНА:

Это написано по мотивам индийской джатаки, то есть такой назидательной сказки о перерождении Будды.

Царевич, прозванный Сутасомой, что значит "изливающим лунный свет", сидел в своем саду и готовился выслушать старого брахмана, пришедшего из дальних стран, чтобы сказать четыре своих изречения, плод всей своей жизни, своей мудрости. В этот миг раздались крики. Вбежал слуга и сказал: "Спасайся, Сутасома! Во дворец ворвался Калмашапада. (Это страшный царь соседнего государства, по преданию сын львицы и царя Судасы.) Он поклялся злым духам, что принесет им в жертву сто царевичей. Девяносто девять он уже поймал, а сотым будешь ты. Спасайся!" - "Оставь свой страх, - ответил Сутасома, - если ко мне пришел гость, я выйду навстречу". И он поступил так, как сказал.

Великан Калмашапада схватил Сутасому в охапку и унес в свое мрачное царство. Там не цвели цветы, не зеленели рощи, и в воздухе стоял дым от погребальных костров. Но Калмашапада был доволен. Он отворил темницу, где томились царевичи, и сказал: "Сегодня у меня хорошее настроение. Просите у меня , чего хотите. Я, может быть, выполню ваше последнее желание. А может, кого-нибудь и помилую". Царевичи упали на колени, и все стали просить, чтоб он их помиловал. И только один Сутасома ничего не говорил. "А ты чего не просишь, - удивился Калмашапада, - что тебе жизнь не дорога?" - "Да нет, дорога, но у людоеда я ничего просить не буду, - ответил Сутасома, - но если ты поверишь мне в долг, я долг верну". - "Какой долг?" - "Отпусти меня на три дня. Мне жаль старого брахмана, который такое путешествие проделал, чтобы мне свою мудрость сказать. Я выслушаю его и вернусь". Калмашапада про себя улыбнулся и подумал: "Это все хитрость. Ты, как и все, хочешь спасти себе жизнь". Но вслух сказал: "Хорошо, иди". Сотого царевича он всегда успеет поймать. Ему захотелось другого: "Пусть все увидят, что он человек как человек. А мне только и надо доказать, что других, каких-то особенных вовсе и не бывает".

Дело в том, что Сутасома все-таки пришел ровно через три дня. "Ты зачем пришел?" - мрачно спросил Калмашапада. "Как зачем? Я ведь обещал". - "Ну и что ж с того? Говорят, что ты правдив и мудр. Правдив - это правда, но мудрости в тебе нет ни капли. Кто отпущенный, чтобы жить, возвращается, чтобы умирать?" - "Ну да, это по звериной мудрости так выходит, - ответил Сутасома, - а по человеческой иначе..." - "Какая такая человеческая? Что это за особая такая мудрость?" - "Ты этого не поймешь. Людоеду она недоступна". - "Да как ты смеешь? Да я тебя..." - "Что, съешь? Так я за тем и пришел".

Калмашапада понял, что ничего сделать он не может, и сказал: "А если я тебе жизнь подарю, скажешь?" - "И не подумаю: ты этого не поймешь". - "А если всех тех выпущу?" - "И тогда не поймешь. Рассвирепеешь и наделаешь больше еще зла. Делай, что надумал. Ешь меня и всё. Ничего я тебе не скажу". - "Да разве какие-то изречения жизни стоят?!" - возмутился Калмашапада. "Эти изречения особые", - промолвил принц.

Калмашапада долго думал, а потом сказал: "Знаешь что, иди во дворец. Будешь там гостем. А через три дня я приду к тебе". Тут слуги забегали, стали приносить в пузатых блюдах всякие явства и говорят царевичу, что Калмашапада странно себя ведет, задумался и даже кто-то слезу у него видел.

Через три дня Калмашапада пришел и бросил ключи к ногам Сутасомы: "На, отпускай всех! И уходи сам!" - "И ты за это ничего не потребуешь?" - спросил Сутасома. "Нет". -

"Тогда жди меня здесь. Я скоро вернусь и скажу тебе первое изречение брахмана".

Выпустив всех царевичей, Сутасома вернулся и сказал: "Только тот, кто делает добро бескорыстно, способен понять, что такое человеческая мудрость". - "Ох, Сутасома, до чего же она трудна, эта человеческая мудрость! Ведь проще было жить по звериной!" - воскликнул Калмашапада. "Может, вернешься к старому?" - спросил Сутасома. "Нет, это уже невозможно". - "Тогда слушай второе изречение: "Только тот, кто полюбил мудреца, способен понять его мудрость!" - "Значит, ты уже понял, что я полюбил тебя? Я готов служить тебе, возьми меня в свое войско начальником. Моя свирепость тебе пригодится. Все мое тебе отдаю. - "Спасибо. Но если ты действительно хочешь самого трудного и все мне отдаешь, то и выбери самое трудное". - "Я готов жизнь за тебя отдать". - "Ну, слушай теперь третье изречение: "Отдать жизнь один раз - это еще не самое трудное, самое трудное отдавать жизнь за того, кого любишь, сто тысяч раз". - " А как это?.." - "А надо жить так, чтобы каждый день побеждать в себе зверя". - "Но я это не могу тебе обещать: я все-таки сын львицы. Я рассвирепею, когда увижу кого-нибудь из твоих врагов". - "Тогда слушай четвертое изречение моего друга-мудреца: "Побеждать других - это звериная доблесть. Побеждать самого себя - вот доблесть человека... Ты, который понял человеческую мудрость, неужели не отважишься на человеческую доблесть?"

Рассказывают, что Калмашапада прожил долго и пережил Сутасому. Но каждое утро и каждый вечер он затихал, опирался на свою огромную палку и тихо говорил: "Так ли я живу, Сутасома, как ты хочешь? Доволен ли ты мной, Сутасома?"

ПОМЕРАНЦ: Вторая сказка ближе к фактам истории. Никакой серебряной скрипки, никакой волшебной палочки. Только верность своей глубине и готовность на жертву, даже жизнью, ради смысла жизни.

Можно вспомнить царя Ашозгу, который приказал выбить на скалах по границам империи, что будет посылать за ее рубежи только миссионеров с проповедью милосердия и ненасилия. Или можно вспомнить об учениках, пошедших "голыми среди волков" проповедовать веру своего Учителя. Один из этих учеников написал тогда в послании к коринфянам: "Кто хочет быть мудрым в мире сем, тот будь безумным..." Безумие апостолов победило мирскую мудрость. Но, к сожалению, только внешне, символически.

Вера в голос скрипки стала предметом политики, то есть средством приручать варваров. И в результате стали крестить целые народы, не разбирая, кто действительно переменился сердцем, а кто остался, каким был. Очередной калмашапада, приняв новую веру, под угрозой смерти заставлял покоряться других, и его объявляли святым, равноапостольным.

Одиноким в истории православия остался св. Амвросий Медиоланский, не впустивший в храм императора Феодосия, когда тот приказал перебить шесть тысяч жителей Солуни за убийство чиновника. Ведь "людоедов" пускали в храмы всех вер. Больше того, хуже того: калмашападство пускали в собственную душу, и споры о вере велись с яростью варваров.

Нет такой религии, такой церкви, где вера не переплеталась бы с изуверством. Недаром слово "изуверство" выбрал Антоний Сурожский, хорошо знавший отношение некоторых иерархов к Александру Меню, в непосредственном отклике на мученическую кончину отца Александра. Не будем забывать слов, прозвучавших на Би Би Си и записанных некоторыми служителями: "Это убийство не уголовное, не политическое, а изуверское, и наш общий позор".

Век за веком велись войны, называемые религиозными, войны во имя разных символов единого духа, вдохновивших когда-то проповедь и Будды, и Христа, и Мохаммеда (в годы его мекканской нищеты). И сегодня мировая цивилизация сталкивается с террором во имя Бога Милостивого и Милосердного.

В этом виноваты обе стороны: и традиционная религия, и нынешняя стадия мировой цивилизации. Цивилизация постоянно отрывает человека от его собственной души, изламывает душу и толкает на бунт.

Достоевский предвидел это, когда писал о желании "подпольного" человека дать пинок "хрустальному зданию".

Это чувство сейчас возникает у многих людей, которым уродства цивилизации осточертели, и некоторые из них обращаются к террору просто из-за того, чтоб выразить свое несогласие с обществом потребителей. Но еще чаще террор становится средством борьбы за национальную независимость, в которой видят спасение от всех бед. И самое страшное - это когда такое эмоциональное восстание (личностный и социальный протест) против цивилизации смешивается с религиозным изуверством, с изуверским ответом на само кощунство или тем, что кажется кощунством. Эта гремучая смесь чаще всего складывается в некоторых кругах ислама. Она взрывается каждый год. И не будет конца этим взрывам, пока цивилизация, оторвавшаяся от своих святынь, не перестанет провоцировать отпор.

Современная цивилизация сама себя назвала постхристианской. Она потеряла свои старые святыни и не нашла новых. В ней рухнула иерархия, на вершине которой должно находиться что-то безусловное, священное, по отношению к которому всё остальное располагается по вертикали: одно повыше, другое пониже. И ясно, что честь выше бесчестия, сердечное чувство выше слепого чувственного порыва и, в конечном счете, священный смысл жизни выше самой жизни.

Мы не думаем больше о святынях, мы говорим лишь о тех ценностях, которые все лежат на одной плоскости, как игральные карты на столике, и достоинство "королей" и "дам" зависит от правил игры. Потеряно основание, чтобы сдерживать порывы, мешающие прорастать божественному зернышку в сердце. Христиане называли это зернышко образом и подобием Бога, буддисты - "природой Будды" или "зародышем просветленного" (татхагатагардха). Мы позабыли сами эти слова.

Многие разрушительные движения объединяет то, против чего они восстают. Ученые не принимают термина "мусульманский фундаментализм", чисто религиозного термина, ставящего террористические организации в один ряд с мирными фундаменталистами, верящими в каждую букву писания. По существу, речь идет об утопическом движении, направленном к тому, чтобы упростить слишком сложную цивилизацию и насильственно ее сделать простой и понятной. Ученые предпочитают термин "интегризм", цель которого - устранить сложность, в которой теряется современный человек, установив процесс элементарного порядка.

В то же время интегризм ислама остается религиозным движением, и его прокрустово ложе, на котором людей "подрубают" по установленному шаблону, отличается от коммунистического и нацистского. Вступая на путь террора, мусульманский интегризм становится проблемой для полиции и спецслужб. Но как религиозное движение он может быть втянут в диалог с другими религиями (если есть налицо религии, готовые к этому диалогу).

Говорят, что вести разговоры с террористами невозможно. Но эти разговоры основаны на смешении двух разных вещей. Одно дело - переговоры с группой, захватившей заложников. А другое дело - переговоры с организацией, прибегающей к террору во имя своей программы, которая может стать предметом обсуждения и частичной реализации. Например, велись переговоры и с ООП (Организацией Освобождения Палестины) и с ирландской Шин Фейн, и компромисс ведь был достигнут. Два бывших террориста, араб и израильтянин, стали лауреатами Нобелевской премии мира.

А мы в России только хорошо забыли о своем прошлом. Разве вправе мы забыть о восторге, который вызывал когда-то революционный террор? Об оправдательном приговоре Вере Засулич? О фотографии Софьи Перовской на столе Тургенева? О том, сколько поэтов "серебряного" века сочувствовали эсерам и входили в группировку "Скифы"? О "Двенадцати" Александра Блока?

Диалог с мусульманским интегризмом возможен. Однако для успешного диалога надо понять, в чем идея мусульманского фундаментализма или интегризма, почему ислам оказался сегодня в авангарде борьбы с постмодернистской цивилизацией, оттеснив на второй план коммуниз. Почему, если придать этому вопросу персональный характер, - почему французский левый интеллигент, бывший коммунист Роже Гароди стал мусульманином?

Здесь многое можно додумать. Но самое главное, мне кажется ясным. Первое то, что ислам - религия от мира сего, то есть тесно связанная с известным общественным порядком. Религия не от мира сего (христианство или буддизм) как-то приспосабливается к любым порядкам, а ислам не отделим от известного твердого мирового порядка. Современное постмодернистское общество ему как нож острый. Второе: одна из традиций ислама - джихад (священная война). Призыв к крестовому походу в 30-м году, когда у нас массами закрывали церкви, вобщем, никем серьезно не был воспринят. А призыв к джихаду находит отклик.

Во время холодной войны оба противника рассматривали бунт ислама против современности как второстепенное событие, которое можно использовать против главного врага. В 60-е и 70-е годы Советскому Союзу это удавалось. Террористов усердно готовили в советских спецшколах. Потом брежневское Политбюро сделало ложный шаг, начало афганскую войну, и роль покровителя моджахедов подхватила Америка.

Сегодня мы пожинаем то, что посеял Советский Союз. Боевики с советскими дипломами сражаются в Чечне. Если их выбьют оттуда, это, возможно, принесет мир Ставрополю, но не Москве. Террор - тактика противника, проигравшего полевую войну или вовсе не способного к ней. Французская армия разбила алжирцев на поле боя, но Франция отступила из Алжира, чтобы не перестать быть Францией, чтобы не превратиться в страну допросов с пристрастием и лагерей для террористов.

И третье: ислам - религия тех районов мира, которые можно назвать бедными и даже нищими, созерцающими "сладкую жизнь" "позолоченного миллиарда" из своих трущоб. Таким образом, "мусульманский интегризм" дает идеологическое религиозное прикрытие, своего рода, небесную санкцию бунту трущоб.

Как уже было сказано, мы пожинаем плоды роковых ошибок. Можно было не лезть в Афганистан. Можно было без войны договориться с Дудаевым. Мировой процесс деколонизации имеет свою логику, и трудно идти против течения. Да и стоит ли?

Но что было, того не вернешь. А что теперь есть? Есть очень слабая защищенность городов центральной России от актов террора. Придется к этому на время привыкнуть. В конце концов, этот террор не так страшен, как сталинский.

Давайте вспомним: только за 6,5 лет, с 1 января 1935 года по 1 июля 1941 года, было арестовано органами НКВД (не уголовников! не воров! честных людей!) 19 840 000 и около 7 000 000 расстреляно. Это официальная цифра из справки КГБ по запросу комиссии Шверника, созданной ЦК при Хрущеве для расследования провокационного убийства Кирова и развязанного после этого террора. Сразу же вслед за отставкой Хрущева подлинная статистика была изъята, уничтожена и подменена другой, приуменьшенной в десятки раз. Об этом член комиссии, Ольга Григорьевна Шатуновская, успела опубликовать статью незадолго до своей смерти в 1990 году. Я лично знал Ольгу Григорьевну, неоднократно слышал от нее подробности дела Кирова и свидетельствую о ее железной памяти.

А мне часто вспоминается "Реквием" Ахматовой: как "ненужным привеском болтался возле тюрем своих Ленинград". Я там жил в это время и помню его. К сожалению, многие всё это хотят теперь забыть.

Сравнительно с этим, жертвы нынешнего террора не так велики, чтоб терять самим человеческий образ и начинать мстить за бандитов целым народам.

Да, действительно, у чеченцев болезненно обостренная память на зло и острота реакций, не смягченных цивилизацией. У чеченцев есть что вспомнить.

В конце 30-х годов горная Чечня, в полном одиночестве, никем не поддержанная, восстала против сталинского террора. Восставшие продержались несколько лет до самого прихода немцев. Когда немцев выбили, чеченцев, и восставших и невосставших, выселили в Казахстан, при этом несколько десятков тысяч погибло по дороге. В Казахстане и теперь сохранилась чеченская диаспора. Там есть готовая база для подготовки террористов. Если даже вся Чечня полностью будет под контролем, если даже всех чеченцев выселить из Чечни, всё равно - баз сколько угодно. Террористов можно готовить и в Афганистане, даже в Англии, у тамошних мусульман. По подсчетам демографов к 2025 году мусульмане составят 30% мирового населения. Это гораздо больше, чем русских, больше, чем христиан. И оккупация Чечни не помешает этому процессу.

Соблазн принудительного интегризма может быть преодолен только внутренней духовной интеграцией постхристианского мира. Надо решить задачу, поставленную Сент-Экзюпери, - связать нарастающую дробность новым священным узлом. Нужно достичь такого духовного, нравственного уровня, на котором поле цивилизации втягивает и подчиняет все свои нормы. Эта задача, поставленная в термин богословия, философии, культурологии, социологии, кажется невероятно трудной. Но в терминах сказки она очень проста: ежедневно бороться со зверем в себе самом, как это сделал Калмашапада, и никогда не забывать серебряную скрипку, никогда не переставать прислушиваться к ней.

ВЕДУЩАЯ: Сегодня в нашей программе были Григорий Померанц и Зинаида Миркина. Программа подготовлена совместно с Институтом Прав человека.