Демократия, свобода, права человека
(Эфир “Радио России” 30 мая 1999 г.)
У микрофона Татьяна Касаткина. Здравствуйте!
Каждый гражданин имеет определенные обязанности перед государством. В частности, одной из таких обязанностей является служба в армии. Но несет ли государство какие-либо обязательства перед теми, кто пришел служить в армию.
Всем уже давно известно, как много военнослужащих гибнет в армии в наше, так называемое, мирное время. Причины гибели российских мальчиков-солдат разные: или несчастные случаи, или, что ужасает, но о чем часто приходится слышать, — неуставные отношения. А исход всегда один — трагедия и одиночество матерей.
Родителям погибших военнослужащих практически невозможно добиться расследования причин смерти сыновей и привлечь виновных к суду и ответственности. Много таких жалоб поступает от несчастных родителей в Комитеты солдатских матерей.
Вот, что мне рассказали в Фонде “Право матери” пресс-секретарь Фонда Валерия Пантюхина и Вероника Марченко — его председатель.
Марченко: По независимым данным независимых экспертов-правозащитников у нас в армии гибнет каждый год около 3-4 тысяч человек. По данным же Военной прокуратуры — около 2 тысяч. Здесь имеются в виду те уголовные дела, которые были возбуждены военными прокуратурами различных уровней. Но это не значит, что все они были доведены до суда. Большая часть из них, безусловно, закрывается из-за отсутствия состава событий, если не находят виновного в этой смерти. Возбуждение уголовного дела по факту смерти военнослужащего, к сожалению, превращается чаще всего в некую формальную процедуру.
Пантюхина: Получат ли что-то родители погибшего: зависит от формулировки причины гибели мальчика. И здесь как раз мы сталкиваемся со случаями дискриминации семей погибших. Если мальчик погиб при исполнении обязанностей военной службы, его родители будут иметь право на льготы, которые на практике также сводятся к нулю заявлениями властей об отсутствии финансирования. Что же это за льготы? Это пенсия по потере кормильца в размере 94 рубля в месяц, страховка, единовременное пособие, которое родители погибшего могут ждать годами, и пособие на погребение и на установку памятника, которое реально не покрывает этих расходов. Но даже эти льготы имеют не более 15% семей погибших.
Формулировка “самоубийство” экономически выгодна государству, она дает ему возможность сэкономить на семье погибшего солдата. Наличие же неуставных отношений необходимо доказать. Это, как правило, трудно и зависит от желания сослуживцев и других свидетелей рассказать правду. Однако, если такое дело доходит до суда, то родители реабилитируют честное имя сына. Они также получают возможность пользоваться всеми льготами, а кроме того, могут взыскать по суду с воинской части компенсацию за моральный вред и материальный ущерб, понесенный ими в связи с гибелью сына.
Ведущая: Известен ли вам случай, что где-нибудь на территории России были установлены памятники или какие-то памятные знаки тем ребятам, которые погибли в результате неуставных отношений?
Пантюхина: Нет, такого еще ни разу не слышали, не видели.
Ведущая: О том, как обращались с ее сыном в армии рассказывает Надежда Банникова.
Банникова: Моего Сережу взяли в армию 24 мая 1996 года. Он закончил машиностроительный колледж. Мы живем в Екатеринбурге. Сережа с дороги начал писать, что его отправляют в Морфлот, что их (500 человек) везут в Санкт-Петербург. Попал он в Ломоносовку, в учебку. Писал, что очень тяжело, что “здесь дурдом хуже, чем на зоне"… Он написал, что присяга у них будет 13 июня. И я к нему поехала. Он у меня один. А 17 июня его забрали в другую часть, в Кронштадт на катер, который стоял на ремонте. Я стала получать от него хорошие письма. Оказалось, он стал писать под диктовку. Это я узнала позднее.
Но я всему верила. Потом писем не было. И вдруг через месяц, 25 сентября получаю от него письмо из госпиталя. Он уже писал корявым почерком: “Здравствуй, мама! Я лежу в госпитале. Меня избили на корабле. У меня дыра в голове, левая рука и нога не работают. Приезжай, привези вещи, значит, одежду. Привези последние мои письма и приезжай скорее. Будут делать операцию."
Первое, что я увидела — он сидел на кровати, полусогнутый, видимо устал лежать. Он находился там уже целый месяц, а мне никто не сообщал, пока я не получила от него письмо. Голова его с правой стороны была вдавлена, как мячик, весь оброс…
Стала я разговаривать с врачами. Они сказали, что у него парализована левая сторона, был сломан череп, делали трепанацию черепа, удалили гематому, видимо в армии подвергался избиениям, попал под дедовщину…
Все это я узнала, что они над ним делали… Мне рассказали сестры и следователь, который занялся этим делом. Поступил он в госпиталь в тяжелейшем состоянии, можно сказать, труп. Все очень удивлялись, что остался жив.
Ведущая: Да, сын Надежды Банниковой, хоть и стал инвалидом, но все же остался жить. А сколько детей никогда не вернется домой после таких издевательств!
И вот в Воронеже родители тех, кто не вернулся из армии, объединились. Объединила их не только трагедия, но и сильное желание создать свой памятник, чтобы придти, поплакать и поклониться своим детям, которых не уберегли в мирное время. Их поддержали другие общественные организации. Начиная с 94 года стал обсуждаться вопрос о месте установления памятника военнослужащим, погибшим в советской и российской армиях в мирное время.
В то время власти пошли навстречу общественности. Для создания памятника был организован конкурс. Тогдашний губернатор Александр Ковалев выделил для этого средства. Жюри конкурса, утвержденное городской администрацией, по итогам обсуждения представленных проектных предложений решило определить местом размещения памятника сквер на улице Орджоникидзе. Руководство города постановило предоставить Воронежскому областному отделению Движения “Солдатские матери России” этот земельный участок в аренду сроком на один год для проектирования мемориального комплекса. Переговоры с Воронежской епархией Русской православной церкви, а они были необходимы, поскольку предполагаемое место находится неподалеку от Покровского собора, - увенчались согласием церкви.
Но в 98 году ситуация резко изменилась. Новые городские власти, пришедшие в результате выборов на смену прежним, вместо памятника на улице Орджоникидзе, решили возвести пантеон-часовню в другом месте — у Коминтерновского кладбища, подальше от центра города. На месте же, где предполагалось разместить памятник, городские власти решили построить коммерческий колледж.
Мнение общественности раскололось. Одни организации (“чернобыльцы-ликвидаторы” и “афганцы”) согласились на такое изменение места расположения памятника. Другие - нет.
Но чем внимательнее я знакомилась с материалами, тем очевиднее становилось, что спор фактически идет не о месте расположения памятника, а о правомочности самого существования подобного памятника.
Вот, что рассказывает наш корреспондент в Воронеже Павел Манжос.
Корр: Итак, мнения по данной ситуации разделились. Я взял интервью у Михаила Степучева, члена правления Воронежской организации “Союз архитекторов России”.
Степучев: По настоянию городской администрации было предложено место мемориалу именно на Коминтерновском кладбище. И было поручено Союзу архитекторов и главному архитектору города (в то время) Каплину Игорю Анатольевичу провести третий этап конкурса. Сделано было три проекта на высоком уровне, которые прошли общественное обсуждение, и жюри приняло решение о том, что проект Даниленко как раз удовлетворяет всем требованиям и должен воплощаться в жизнь.
Таким образом, решено было возводить этот мемориал на Коминтерновском кладбище.
Корр: Это было решено кем, Михаил Борисович?
Степучев: Это было решено авторитетным жюри, возглавляемым замом главы администрации Поповым.
Корр: А каково ваше личное отношение к тому, где именно должен стоять памятник воинам, погибшим в мирное время?
Степучев: Я считаю, что все-таки улица Орджоникидзе — это вполне подходящее место для строительства такого мемориала. Хотя решение, которое было принято по Коминтерновскому кладбищу, —оно достаточно правомерно.
Корр: …нужно ведь учесть волю людей!
Степучев: Да, нужно учесть это. И с этической точки зрения, а не только со строительно-архитектурной, все-таки на улице Орджоникидзе, конечно, место, так скажем, предпочтительнее.
Корр: Итак, по итогам прошедшего конкурса авторитетное жюри приняло решение — возводить пантеон-часовню перед входом на Коминтерновское кладбище. Мотивировка городских властей была таковой: необходимо в городе создать мемориальную зону, связанную с этим кладбищем. Она будет включать в себя само Коминтерновское кладбище вместе с аллей почетных и воинских захоронений, сооружаемый пантеон-часовню в честь воинов, павших в мирное время, существующий ныне памятник славы на Задонском шоссе и собор Ксении Петербургской.
Но вопросы остаются… Главный из них: правомерно ли, с этической точки зрения, смешивать память воинам, погибшим в мирное время при исполнении обязанностей воинской службы, с памятью жертвам армейского произвола? Ситуацию комментирует один из авторов победившего на конкурсе проекта пантеона-часовни, руководитель персональной творческой мастерской № 9 Союза архитекторов России Петр Даниленко.
Даниленко: По глубокому убеждению нашего коллектива само понятие: дифференцировать павших в мирное время на жертвы произвола и на жертвы военных действий и других ситуаций, возникающих при несении воинской службы, — даже само такое понятие порочно. Мы не мыслим себе отделять героев от солдат, отдавших свою жизнь в разных неординарных ситуациях. Мы считаем, что в данной ситуации все равны и заслуживают достойной памяти, которая всегда на всю жизнь останется в душах и сердцах матерей, отцов и близких людей.
Попытка объединения солдатских матерей и их руководителя Коношевского, чтобы выделить из ряда погибших тех, которые стали жертвами произвола, несовместима с понятием “памятник”, “память”, “пантеон-часовня”. В этом случае следовало бы говорить о создании памятника жертвам произвола, чинимого в рядах Российской армии. А это уже совершенно другая категория, совершенно другое направление и совершенно другая идеология.
Корр: Вот что рассказал о своих мытарствах, которые сопутствовали возведению памятника воинам, погибшим в мирное время, председатель Воронежского областного отделения Движения “Солдатские матери России” Виталий Коношевский.
Коношевский: На региональном съезде нашей организации в феврале 1994 года мы приняли решение о возведении памятника воинам-воронежцам, защитникам Отечества, погибшим, убитым, умершим в армии в мирное время. Два года гоняли нас по кругу, перекладывая ответственность за возведение мемориала c областной администрации на городскую, а затем и на главного архитектора. И вот официальная позиция как бы замкнула этот круг на памятнике у Коминтерновского кладбища. Посчитали, что данный памятник — это продолжение аллеи Боевой славы. Я им говорил: “Какая тут может быть аллея Славы, когда наших сыновей убили в казармах, застенках Российской армии и кубриках Военно-Морского флота? Какая это слава, если в Чечню шли по контракту убивать россиян ради денег? На смертях денег не заработаешь. Это будет аллея позора”.
На встрече глава администрации Цапин нам сказал, что на улице Орджоникидзе нельзя строить памятник, потому что там проходит водовод и кабель высокого напряжения. И если труба прорвет, то смоет памятник под бугор. Я взял у заместителя главы администрации Лунева карту инженерных сооружений по улице Орджоникидзе и выяснил, что мэр города нас просто обманул: никакого там кабеля нет, нет и водовода.
Корр: Свое видение проблемы дает председатель Воронежского общества “Мемориал” Вячеслав Битюцкий.
Битюцкий: То, что касается самого вопроса: надо или не надо его ставить? Потому что фактически этот памятник связан с трагическими событиями в нашей армии, с гибелью военнослужащих в мирное время в казармах, вне боевых действий. И главное, этот памятник связан с трагедией самого нашего общества, сформировавшего такие условия, при которых эти трагические события возможны. Вот нужно ли этому ставить памятник или не нужно? Я отвечаю положительно: да, такой памятник должен быть. Когда наше общество рождает героев, совершающих великие подвиги, проявляющих чудеса храбрости, тогда мы с охотой ставим памятники в честь великих событий, в честь великих людей и выдающихся героев. Но когда мы сами своей греховностью порождаем явления чудовищные, то не хочется, конечно, увековечивать подобные вещи. Но что же будет тогда будить нашу совесть? Что будет нам напоминать о нашей греховности, греховности нашего общества, нас самих? Потому что в конечном-то итоге ведь не только родители этих безвременно погибших детей будут смотреть на этот памятник, на этот памятник будем смотреть мы, прохожие, так сказать, прямо не втянутые в эту трагедию. Что даст этот памятник нам, просто жителям Воронежа, ведь нас эта трагедия не коснулась? Вот, на мой взгляд, этот памятник и должен нам говорить о нашей греховности, о греховности нашего общества и том, что она порождает. Иначе не может быть в нашей душе раскаяния.
Я администрацию понимаю и даже не укоряю огульно в её действиях и решениях. Действительно, очень трудно ей согласовать мнения очень многих. Я надеюсь на благоразумие и на талант, если хотите, администрации в работе с людьми. И надеюсь на то, что здесь все-таки будет найдено какое-то компромиссное решение.
Корр: Настало время подвести итог всем этим высказываниям.
Если “Солдатские матери России” не согласны с решением городских властей и не желают скорбеть вместе с родителями солдат и офицеров, погибших при исполнении воинского долга в разных частях света, от Никарагуа до Афганистана, — то это их право. Если они желают скорбеть у памятника своим сыновьям — жертвам дедовщины и офицерского произвола, — то это их право.
Позиция же православной церкви и городских властей в вопросе о памятнике, непонятно по каким причинам, оказалась переменчивой. Прежний губернатор придерживался центристской позиции. Тогда с городскими властями и церковью было достигнуто соглашение о возведении памятника на улице Орджоникидзе.
Власть переменилась, пришли лидеры от коммунистической реставрации, и разговоры о памятнике пошли, так сказать, в другом разрезе.