Законотворческий процесс в Государственной Думе
ПРАВОЗАЩИТНЫЙ АНАЛИЗ
Выпуск 46 (обзор за октябрь 2002 года)
26 октября 2002 года
Тема выпуска
Антитеррористическая операция в стадии борьбы с журналистами и родственниками террористов
(Продолжение. Начало здесь)
1. Итак, 1 ноября в третьем чтении (23 октября - во втором) принят Федеральный закон "О внесении изменений в статью 4 Закона Российской Федерации "О средствах массовой информации" и в статью 15 Федерального закона "О борьбе с терроризмом", внесенный депутатами Константином Ветровым (ЛДПР), Валерием Комиссаровым ("Единство"), Николаем Ковалевым (ОВР), Виктором Илюхиным (КПРФ) и другими борцами против свободы слова.
Принятым законом в статью 4 закона о СМИ вносится лишь одно дополнение - о недопущении использования средств массовой информации "для распространения сведений о технологии изготовления оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и взрывных устройств". Казалось бы, ничего особо страшного. Хотя запись эта, поскольку она не содержит оговорки о специальных изданиях, посвященных оружейному и военному делу, выглядит весьма странной. Там, где уместно ограничение, устанавливается совершенно излишний абсолютный запрет. Проблема, однако, не в этой, а в другой поправке.
В статью 15 антитеррористического закона вносятся изменения более существенные. Подпункт 3 пункта 2 дополняется запретом распространения информации, содержащей высказывания лиц, направленные на воспрепятствование проведению контртеррористической операции, пропаганду и (или) оправдание сопротивления проведению контртеррористической операции. Хотя конструкция, в которую включается названное новое положение, запрещает эти действия лишь в случае, если распространение информации служит пропаганде или оправданию экстремистской деятельности (террористическая деятельность Федеральным законом от 25 июля 2002 года отнесена к более широкому понятию экстремистской), норма, ограничивающая свободу СМИ и других информационных источников, стала еще более антиконституционной.
Почему "еще более"? Действующая с 1998 года первоначальная редакция Федерального закона "О борьбе с терроризмом" запрещает распространение информации "служащей пропаганде или оправданию терроризма и экстремизма". Но отвечающим допустимым ограничениям свободы слова был бы запрет на распространение информации, направленной на пропаганду противозаконных действий (того же терроризма), и лишь в таком случае пресекательные меры по отношению к СМИ и журналистам можно было бы считать правовыми.
Более того, даже и в такой форме ограничение свободы слова нельзя было бы считать полностью конституционным. Сама по себе пропаганда (не говоря уж об оправдании, почти неотличимом от объяснения и понимания) не может быть ограничена до тех пор, пока не имеется доказательств, что под ее влиянием совершаются или с достаточной достоверностью могли быть совершены преступления, в том числе террористические. Такое понимание вытекает непосредственно из статьи 29 Конституции, которой не допускается пропаганда, возбуждающая ненависть и вражду (а не пропаганда ненависти и вражды как таковых), а "в чистом виде" запрещается только пропаганда неравенства. Таковы конституционные гарантии свободы слова.
Но даже если с чьей-либо точки зрения запрет определенной пропаганды приемлем, объективно вменяемые санкции к информационным источникам, без наличия с их стороны умысла, направленности на совершение определенного пропагандистского действия - противоречат Конституции. Такие санкции предполагают оценочный (а на практике избирательный) подход административных органов. Последние будут выносить (и, как известно, уже выносят) предупреждения необоснованные, показательные (чтобы другим неповадно было), а зачастую заказные. В таких условиях (повторим, закрепленных Федеральным законом еще в 1998 году) говорить о свободе слова уже не приходится.
Тем паче это касается расширенной редакции, одобренной Думой 1 ноября. Ответственность за информацию "служащую пропаганде или оправданию" может наступить теперь за разнообразные, широко (при желании) трактуемые "высказывания, направленные на воспрепятствование антитеррористической операции, пропаганду и (или) оправдание сопротивлению контртеррористической операции". Умысел при этом предполагается у тех, на чьи высказывания налагается табу. СМИ же, цитирующее эти высказывания, наказуемы независимо от собственной нацеленности на пропаганду, в том числе и в случае, если они не разделяют излагаемые позиции. Вне закона объявляется сам факт предоставления эфира, площади, использование редакцией (журналистом) недопустимых материалов.
Но какой умысел предполагает новый закон у стороны, обреченной на замалчивание, т.е. у высказывающегося? Не намерение пропагандировать или оправдывать терроризм, нет. Достаточно того, что некие высказывания направлены (или якобы направлены) на "воспрепятствование" контртеррористической операции. Таковыми могут быть признаны сообщения о военных преступлениях в Чечне, суждения о бесперспективности военных методов разрешения конфликта, призывы к переговорам с воюющей стороной.
Особо примечательно табуирование высказываний, оправдывающих сопротивление. Само понятие "сопротивление", просочившееся даже в столь репрессивное законодательство помимо разума его авторов, означает ответную реакцию на насилие или принуждение. В уголовно-правовом контексте это вполне может характеризоваться как необходимая оборона или крайняя необходимость, что вовсе исключает преступность деяния, в обычной ситуации считавшегося бы преступлением. Но даже применительно к преступлениям, обстоятельством, смягчающим наказание, признается уголовным законом провоцирующая аморальность поведения пострадавшей от преступления стороны. Мародерство, грабежи, бессудные казни, пытки, похищения, торговля людьми, все признаки геноцида - служат достаточным обоснованием такого рода сопротивления. Но если я пишу здесь об этом, закон "О борьбе с терроризмом" в его новой редакции запрещает СМИ использовать этот материал.
Да, Минпечати или его орган должны по смыслу новой нормы придти к выводу, что публикация не только содержит не на то направленные высказывания, но и одновременно служит пропаганде или оправданию экстремистской деятельности. Да, депутат Павел Коваленко ("Единство"), представлявший закон, прав, утверждая, что последнее слово в любом случае остается за судом. Получается, что уточнение, исправление "резинового" закона отдается справедливому суду. Кивать "суд разберется" - значит свидетельствовать о недоброкачественности, а то и зловредности законодательной продукции.
Существует мнение, что все ограничения деятельности СМИ должны содержаться в профильном законе, а коль их там нет, то ничего страшного. Но то, что поправка, наиболее опасная для свободы информации, внесена именно в закон "О борьбе с терроризмом", а не в закон о СМИ, не должно никого успокаивать. Дополнения антитеррористического закона корреспондируют с нормой, включенной в закон о СМИ чуть ранее Федеральным законом "О внесении изменений и дополнений в законодательные акты Российской Федерации в связи с принятием Федерального закона "О противодействии экстремистской деятельности", принятым прошедшим летом. Тогда в ту же статью 4 закона о СМИ уже был добавлен запрет использования средств информации "для осуществления экстремистской деятельности". Теперь в законе "О борьбе с терроризмом" раскрывается уже существующий в законе о СМИ запрет.
Нормы международного права, гарантирующие свободу слова, имеют, по Конституции, приоритет над федеральными законами. Хотя часть вторая статьи 10 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод допускает ограничение свободы распространения информации в интересах государственной безопасности, территориальной целостности, в целях предотвращения преступлений, из этого не следует, что такого рода цели (в том числе борьба с терроризмом, экстремизмом) приоритетны по отношению к самому праву. В противном случае, что бы осталось от права? В деле "Санди Таймс против Соединенного Королевства" от 26 апреля 1979 года Европейский Суд по этому поводу указал, что при оценке конкретного ограничения "он стоит не перед лицом выбора между двумя конфликтующими принципами, а перед лицом принципа свободы выражения мнения, который является объектом ряда исключений, требующих, в свою очередь, ограничительного толкования".
В деле "Йерсилд против Дании" от 23 сентября 1994 года Европейский Суд вынужден был дать конвенциональную оценку ситуации, близкой той, с которой может столкнуться теперь, после принятия новых антитеррористических положений, российская пресса, ретранслирующая неправильные высказывания. В деле Йерсилда национальные власти подвергли преследованиям журналиста, в телерепортаже которого без оценочного комментария были использованы интервью "зеленых курток" - фашиствующих молодчиков. Суд признал действия датских властей, осудивших журналиста, нарушающими статью 10. В решении говорится: "Репортажи, строящиеся на интервью, отредактированных или не редактированных, представляют собой одно из важнейших средств, при помощи которых пресса может играть свою исключительно важную роль "сторожевого пса общественности". Наказание журналистов за содействие в распространении заявлений, сделанных другим лицом по ходу интервью, могло бы серьезно помешать прессе вносить свой вклад в обсуждение проблем, представляющих общественный интерес".